— С кем я сплю или не сплю в одной и тем более своей кровати, тебя давно не касается. Мы уже это обсуждали, — не справившись с этими вырвавшимися из-за её натиска словами, но нисколько не кривя душой, достаточно твёрдо говорю я. Оливия сама отказалась от всех привилегий, связанных со мной, и моя личная жизнь не её ума дело. Мне надо начинать давать отпор и привыкать к мысли, что когда-нибудь мой ребёнок назовёт матерью не ту женщину, что его родила, а ту, что помогла мне его воспитать и поставить на ноги. Конечно, я не подпущу к нему первую попавшуюся особу, но всё-таки. — Ты не имеешь права спрашивать об этом. Ты лишилась его по собственному желанию. И ты не можешь заявляться ко мне вот так. Если только ты не хочешь, чтобы я был с другими, и готова об этом сказать, то мы… В ином случае нам не о чем говорить, — наверное, это звучит, как последний шанс… Наверное, это он и есть… Наверное, я хочу, чтобы она им воспользовалась. Но я мыслю слишком трезво, чтобы ещё на что-то надеяться. — Скажи, ты будешь счастлива без нас? Без меня и нашего сына?

— Это непростые вопросы, — отвечает она и словно инстинктивно опускает руку на живот. Хотя я понимаю, что не всё так банально, и что малыш, вероятно, просто вынудил её сделать это своим толчком изнутри, мне безумно хочется прикоснуться к ней и почувствовать всё это лично, но я не могу. Всё дело в странной и непреодолимой силе, не позволяющей руке подняться, а значит, и не дающей мне стать ближе к сыну, рождение которого подарит мне новые эмоции. Но одновременно оно отнимет Оливию, потому что она никогда не признаёт свою слабость и то, что нуждается во мне, но, возможно, в этом и проблема. Как раз отсюда и берут своё начало те противоположные эмоции, которые разрывают меня изнутри и удерживают на расстоянии, когда я и хочу, и не хочу дотрагиваться до неё. В конечном итоге именно они вынуждают срываться на беременной женщине, несмотря на все мои старания держаться на тонкой грани и не говорить того, о чём есть риск пожалеть в самом ближайшем будущем.

— Нет, всё как раз наоборот. Сложно тогда, когда сдаёшь экзамен, и ограничиться односложным предложением ни за что не получится, потому что необходимо дать развёрнутое пояснение. Здесь же всё просто. Есть лишь два варианта. Но ты даже не можешь признаться в своём решении самой себе. У тебя нет совести. Ты думаешь, я твой мальчик на побегушках, который обязан выслушивать всё это и, чуть что, являться по первому твоему зову? Я открыт для тебя. Всё, что тебе нужно, это просто признать, что я тебе нужен, или же сказать, что я зря теряю время.

— Я не могу сказать. Не сейчас. Но я могу войти, или ты так и будешь держать меня на пороге?

— Тебе лучше уйти, Оливия, — не дослушав, перебиваю её я, потому что, скорее всего, услышал всё, что мне было нужно. Всё равно что ответ. Уклончивый, но если углубиться, то, наверное, отрицательный. Я могу и сам его додумать, раз уж она решила предоставить простор для моего воображения. После того, как закрою дверь и расслаблю правую ладонь, так и не отпустившую дверную ручку и сжавшуюся в кулак, что уже нарушило правильную циркуляцию крови и заставляет меня мучиться от колющих ощущений в кисти. На мгновение во мне даже вспыхивает желание отнять левую руку от проёма, который она загораживает, чтобы Лив увидела пустое место там, где ещё недавно было кольцо, лишь бы переключиться на что-то другое и тем самым отвлечься от горькой боли физического происхождения, но я так не делаю. Нам ещё предстоит относительно долгий совместный путь до наступления предполагаемой даты. Да и сами роды тоже. А этот ребёнок должен жить. И вообще вдруг я переоцениваю отстранённость его матери и её масштабы?

— Ты меня прогоняешь? — словно не веря услышанному, задаётся вопросом Оливия, и я так хочу ответить сухим, сдержанным, бесчувственным и коротким «да», но понимаю, что не прощу этого себе и что не могу позволить ей поехать в клинику самостоятельно. Я должен контролировать всё то, что творится с моим сыном, чтобы, если она снова решит утаить какое-нибудь недомогание, ей это просто-напросто не удалось.

— Я вызову тебе такси. Подожди его на террасе.

— Но ты ведь поедешь со мной? — странным тоном спрашивает она, будто хочет, чтобы я поехал. Или же, ощущая безысходность, это я просто считаю, что у неё есть соответствующее желание?

— Я подумаю, — и я закрываю дверь, понимая, в действительности у меня не так уж много времени на то, чтобы одеться и привести себя в относительное чувство.

Настоящим я, Оливия Мари Картер, в девичестве Браун, добровольно и безусловно отказываюсь от родительских прав в отношении своего сына и выражаю согласие на лишение меня родительских прав и передачу единоличной опеки над ним в руки Дерека Энтони Картера, его отца и своего бывшего мужа.

Я понимаю, что я не могу отменить этот отказ после утверждающего его или каким-либо иным образом прекращающего мои родительские права на моего ребёнка судебного решения. Даже в том случае, если решение суда их не прекратит, я отдаю себе отчёт в том, что данное волеизъявление отмене не подлежит.

Родительские права отца указанного ребёнка Дерека Картера сохраняются в полном объёме.

Я прочитала и поняла вышеизложенное, подписываю это свободно и осмысленно и даю гарантию, что после рождения ребёнка подпишу и аналогичный документ, но уже с именем ребёнка и датой его появления на свет.

Прошу судебные органы рассматривать дела в моё отсутствие.

Лос-Анджелес, двадцатое ноября две тысячи девятнадцатого года.

Оливия Картер

— Мистер Картер.

— Она всё подписала?

— Нет, сэр. В смысле пока ещё нет. Миссис Картер, то есть мисс Браун хочет сначала с вами поговорить.

— Любопытно, что она ответит, если я скажу, что у меня такого желания нет и в помине.

— Мне ей так и передать? — наверное, это было бы здорово. Подставить собственного адвоката под в некотором роде огонь, действительно велеть ему повторить мои слова, чтобы Оливия, сидя в кабинете, в котором на этот раз я предпочёл не появляться, осознала, что меня можно не ждать. Мне вполне хватило одной напряжённой процедуры, связанной с бумагами и межличностными отношениями. Я бы посмотрел, как ей это понравится, но мне не нужно, чтобы она вышла из себя. Чтобы не дай Бог почувствовала гнев и отказалась что-либо делать в моё отсутствие.