– Павлик, тебе надо учителем в школе работать.

– Может быть и буду. Но, это очень много учиться надо. А негде пока.

– Ничего, сынок, вот закончится беда эта и будет все. И учиться будешь, и другим ума дашь. У тебя это хорошо получается.

Ниночка, как будто успокоившись, что больше никуда бежать не надо, неожиданно разболелась. Она металась в бреду, сгорая от жара и Матрена тихонько затеплила лампадку, которая осталась ей от бабушки.

– Помоги, Господи! Сколько вынесли эти дети… Спаси и сохрани!

Маша видела, как молится ночами мать, не отходя от кровати, где бредила Ниночка и тихонько шептала следом за ней.

– Помоги…

Почему-то ей совсем не было совестно. Мало ли, что говорили в школе. Мама всегда знала все лучше. И если она так делает, значит это точно поможет. Вот только говорить об этом никому нельзя. Это Маша знала и понимала. Когда-то бабушка сказала ей:

– Не все верят, Машутка. Кто-то считает, что Бога и вовсе нет. Только я тебе так скажу. Коль нет Его, так и волноваться нечего, а коли есть Он там, на небе, так не грех и спасибо сказать Ему, и попросить, о чем нужно. Бог ведь Он такой. Все видит, все знает. И все может. Это ты хорошо помни. А еще запомни вот что. Если ты чего просишь, да не получаешь, не спеши пенять Ему. Может не на добро просила. Мы ведь думаем по-своему, маленьким умишком, а Он-то большим. И видит дальше, и знает больше. Поняла? Я вот тебе расскажу. Была у меня сестра. Ты ее не помнишь, давно это было, еще мамка твоя не замужем была, а махонькой девчонкой бегала. Сестра моя была красивая. Многие ее замуж звали, а только пошла она по любви. Батюшка наш ее сильно жалел и неволить не хотел. Выбрала сама, кого хотела. Да только он ее не выбирал. Уж как она молилась. Ночи на коленках стояла. Вот и вымолила себе того, кого присмотрела. Как уж там получилось, не знаю, а только позвал он ее замуж. Да только хорошего ничего там не вышло.

– Почему?

– А потому, что она его любила, а он ее – нет. Бил, издевался всяко. Троих детей она в сыру землю положила, а после и сама туда легла. Как думаешь, на добро просила?

– Нет!

– Вот и мне так кажется. Бог-то даст, а вот что делать с этим добром потом – большая задача.

Маша тогда кивала, не понимая и половины того, что говорила бабушка, но старалась запомнить каждое слово. И сейчас все это вдруг всплыло в памяти и слушая мамину молитву, Маша тихонечко добавляла:

– На добро дай, Господи!

Ниночка поправилась. Зинаида принесла последнюю оставшуюся с лета крынку с медом. Капитолина, которая была знатной травницей, меняла составы, выпаивая Нину, и охала:

– Бедное дите! Нечем ей бороться-то… Сил нет.

Вместе, сменяясь у постели, они выходили Ниночку и к весне, как только побежали ручейки по улицам, бледная, но уже окрепшая девочка садилась у окошка и смотрела, как пускают кораблики ее братья.

– Мама! Там опять! – Маша распахнула дверь и тут же ее прикрыла. Не хватало еще Ниночку застудить снова!

– Что опять, доча?

– Детей опять привезли!

– Пойдем, глянем! – Матрена привычным движением накинула платок на плечи.

За год Матрена приняла в своем доме больше двадцати ребятишек. Женщины качали головой.

– Куда столько? Как справляешься?

– А хорошо мы справляемся! Вот Федор вернется, так еще лучше будем!

Матрена лукавила. Тяжело было. Тяжело и хлопотно. Но, глядя, как укладываются спать ее дети, она улыбалась. В тепле, не голодные и кричать по ночам перестают через какое-то время. Значит страх уходит. Значит чувствуют они, что безопасно им в ее доме.

Федор вернулся. Единственный из всей деревни целый и на свои ногах. Кроме него да младшего сына Зинаиды, бумаги на которого пришли по ошибке, из мужиков в деревню не вернулся никто. Зинаида хлопнулась в обморок от счастья, а потом на радостях накрыла стол и сидела с сыном, держа его за руку чуть не до утра.

– Мама, я живой, живой! Ну, не плачь! Мы же теперь вместе! Никуда уж больше от тебя не денусь.

Федор, которому еще на станции Михалыч рассказал, что творится у него дома, сначала ошалел.

– Письма были давно. Шестерых взяла, писала.

– Так, то когда было! – усмехнулся Михалыч.

– Почта! Будь она неладна! Так сколько, Михалыч?

– Много, Степаныч, ох и много! Богатый ты теперь!

– Ну, жена, знакомь с детями! – Федор только крякнул, увидев, какая орава теперь живет в его доме. И замолчали самые языкатые сплетницы, глядя, как шагает вереница из парней вслед за отцом по деревне.

– Экая семья знатная получилась! – улыбался в усы Михалыч, провожая взглядом Матренин выводок.

Наши дни.

– Вот, Машенька. Здесь твоя прабабушка. А это, значит, прадед. Очень хорошие люди были.

– Я вижу, бабуленька! Раз, два, три…

– Двадцать шесть. Четверо своих и двадцать два приемных. – Ниночка протерла памятник, бережно смахивая пыль с подписей под именами родителей. – Все выросли. Ни одного не потеряли. Все в люди вышли. Да ты и сама видела. Брат мой, Павлик, как и хотел учителем, стал. Мама тогда целый год копила, чтобы его на учебу отправить. В Москве учился. Если посчитать, сколько из наших по ученой части пошли, так целую школу учителей собрать можно. А все благодаря родителям. И врачи, и военных трое, и даже певица у нас есть. Да ты помнишь! Мы к тете Наде ездили в прошлом году.