Вася уверенно вел ее вглубь деревни, виляя между хатами и заборчиками, отгораживающими приусадебные участки, сараи и скотники.

Тихо. Тихо-тихо-тихо.

Почему-то Саше вспомнился лес, камень и волк. Вот только тот лес был ее, а в этом месте она сама была гостьей.

Вася остановился у калитки, искусно врезанной в бревенчатый забор, и чуть повозился, открывая замок. Саша следовала за ним, не раздумывая и не оглядываясь. Оглядываться просто не хотелось вот совершенно. Небольшая тропинка вела к маленькому, словно бы списанному со старых картин о казаках, домику с белыми стенами и чуть покосившейся крышей. Дверь отворилась даже до того, как Вася подошел к крыльцу. Но в сенях никого не было. Парень зашел внутрь и Саша пошла следом за ним, осматривая дом. Внутри он тоже был таким, каким она представляла себе деревенские дома. Как у селян в Свободе, только без полиэтиленовых пакетов и пластиковых бутылок на подоконнике с рассадой. Да и выглядело все куда беднее. Хотя и было чистым. Идеально чистым — и идеально бедным.

Вася прошел из сеней в кухоньку, или что-то, что тут было вместо нее. Помещение со столом и лавками, в котором почти ничего и не было кроме мебели. Донельзя пустое помещение, хотя что-то подсказывало Саше, что здесь должна быть посуда. Не та, что стояла под окном, пустая и ненужная, а наполненная едой. И люди должны быть, но не было никого. Только тишина.

— Из меня плохой хозяин, — кривится Вася. — Поесть не предложу. Но садись, если хочешь.

Саша опускается на лавку. Здесь есть еще одна дверь, кроме той, через которую они пришли, но она заперта. Саша не очень смыслит в деревенской архитектуре и не уверена, что в сельских казацких домах внутри были стены. И двери. Хотя может — и правду были?

Вася садится напротив нее. Он выглядит несколько растерянным и смущенным. А еще — печальным. Саша понимает это только сейчас, хотя на деле уверенна, что ощущала это и раньше. А в воздухе она чувствует Даже не печаль а какую-то бесконечную, ощутимую тоску. Одиночество, которое нельзя разделить ни с кем и никогда.

— Ты здесь один живешь?

— Больше желающих нет, — разводит руками Вася. — Вот ты пришла.

— И Женя. Что ты ему сказал?

— Какая разница?

— Ты опять отвечаешь вопросом на вопрос, — качает головой Саша.

— А тебя это раздражает так, словно я и правда одиннадцатилетний подросток.

— А кто ты, если не он?

— Думаешь, я мог бы создать все это, будучи ребенком?

— Мог бы, — Саша чуть пожимает плечами. — Это ведь твоя память. Воспоминания. Такой мир есть у всех в разуме.

— И все могут туда привести кого-то?

— В некотором роде — да. Есть же книги, фильмы и все остальное.

— Ты понимаешь, о чем я говорю.

— Понимаю. Но тебе решать — кто ты. Я вижу перед собой одинокого человека, вот и все. Живущего в пустом мире воспоминаний и приглашающего в него кого-то еще, чтобы было не так грустно и пусто. Но другие не могут жить здесь. Никто не сможет — кроме тебя.

— Не могут, — кивает Вася. — Их ненадолго хватает. И тебя ненадолго хватит.

— Знаю, — просто отвечает Саша.

Она чувствует, как печаль и грусть этого места медленно, но верно растворяют ее саму. Пожирают, захватывают, и рано или поздно не оставят ничего ни от ее воспоминаний, ни от характера, ни от воли.

— И ты так спокойно об этом говоришь.

Саша чуть улыбается. От ее слов зависит многое — или ничего. Но она не умеет подбирать нужные слова. Она может только говорить, что думает. Странно, что и страха все еще нет, несмотря на ситуацию. Скорее какое-то… сожаление, что ли.

— Я не знаю, как тебе помочь. Хотела бы — но не знаю как. Я не могу изменить прошлое и не могу заполнить собой настоящее. Но теперь когда я здесь — тебе не так одиноко. Я могу это понять. Мне жаль, что все так сложилось.

— Жаль, — эхом отвечает Вася. — Думаешь, я жалок?

— Нет. Но я сожалею о том, что случилось. Я ничего не могу изменить, но это не значит, что мне все равно. Тогда и говорят «мне жаль».

— Толку с твоей жалости.

— Никакой, — кивает Саша. — Совершенно. Но это все, что я могу. Ну и быть здесь.

— Ты странная. Не такая, как остальные.

— Но я вроде как и не ребенок, знаешь ли.

— Ты думаешь, я обиделся на этих недоумков из интерната и теперь таскаю детей к себе в логово, желая отомстить? Пф, — Вася наконец отходит от окна и садиться на лавку. — Я многих приводил сюда. И детей, и взрослых. Но только тех, кто сами хотели прийти. Никак иначе.

— И Женя сам хотел?

— Он хочет, чтобы кто-то был рядом.

— Это нормально. Мы все хотим. И ты хочешь — иначе бы не делал все это.

— А толку? Никого нет. Никто не может тут быть, что бы не говорил и как бы не распинался в своей «дружбе до гроба». А Женя — он верит взрослым, что они помогут. Зачем-то. Хотя вот я не верил, что ты придешь, а ты пришла. Так что он в итоге прав оказался.

— Я уверена — те взрослые не хотели тебе зла. Они просто не справились со своими задачами. Тяжелые дни.

Вася фыркает.

— Оправдания. И к тому же — это что-то меняет?

Одиночество. И тоска.

— Ничего. И я не прошу их прощать. Просто — они не идеальны. Никто не идеален. У каждого из нас есть такое место, — Саша указывает за окно. — И там нет никого, совсем никого реального, никого другого кроме нас самих… И на деле туда никого нельзя привести навсегда. Только в гости — и то все не будет видно.