Как во городе во Архангельском,

Как на матушке, на Двине-реке,

На Соломбальском тихом острове

Твоя любушка слезы льет...

Кто-то сзади дотронулся до его локтя - он обернулся. Рябов со странным весело-сердитым выражением лица сказал Сильвестру Петровичу на ухо:

– Мой-то пострел чего сотворил...

– А чего?

– Сын богоданный, Иван...

– Здесь он, что ли?
– догадался Сильвестр Петрович.

– Здесь, чертенок. И как взобрался - никто не видел. Что теперь делать?

У Сильвестра Петровича дрожали губы - не мог сдержать улыбку. Улыбался и Рябов, но глаза глядели озабоченно.

– Отодрал бы как Сидорову козу, да рука не поднимается!
– сказал он. Я в прежние времена так же на лодью удрал к батюшке, и хватило же дурости об том Ваньке поведал. Теперь и спрос короток...

– Как на Соловки придем - отдашь парня монасям, они домой доставят! посоветовал Сильвестр Петрович.

Рябов сердито крякнул:

– Еще раз уйдет! Нерушимое его решение, теперь хоть убей - по-своему сделает...

– А что он сейчас?

– Да что, - ничего! Сидит в трюме, сухарь точит.

– Не укачался?

– Будто нет...

Сильвестру Петровичу опять стало смешно.

– Ты не горюй, Иван Савватеевич!
– сказал он.
– Таисье Антиповне отпишем с Соловков, будет малый при тебе. Ты у штурвала, он с тобой, пусть привыкает к морскому делу. А со временем отошлем на Москву, в навигацкую школу.

Рябов взглянул в глаза Иевлеву, тихо сказал:

– Кабы так дело шло, а то ведь иначе повернется. Солдат тайно брали, для чего? Не для богомолья же, Сильвестр Петрович? Крутую кашу завариваем, чую... Ну да ладно, что там...

К сумеркам Ванятка стоял рядом с отцом у штурвала. Лицо его покраснело от ветра, глаза слезились, но он стоял твердо, по-отцовски и так же, как кормщик, щурил зеленые глаза...

– А царевича ты не робей!
– тихонько говорил Рябов сыну.
– Он, небось, наверх и не выйдет, на море и не взглянет. Укачался Алеха. А как стишает ты иди к солдатам в трюм, они не обидят.

– Ужин-то давать станут?
– осведомился Ванятка.

– Должно, дадут!

– То-то, что дадут. Мне вот брюхо подвело.

Ужинали отец с сыном из одной миски - хлебали щи, заедали сухарем. Рядом стоял боцман Семисадов, удивлялся:

– Справный едок твой-то парень. Ежели приметам верить - долго жить на море станет. Я в его годы тоже не дурак был хлебца покушать, да куда мне до него, твоего сынка...

Дружно - не грузно, а один и у

каши загинет.

Пословица

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1. В СОЛОВЕЦКОЙ ОБИТЕЛИ

10 августа флот стал на якоря у Заяцкого острова. Петр с сыном Алексеем, с графом Головиным, с Меншиковым и командирами полков съехали молиться в обитель, над которой неумолчно гудел колокольный звон в честь царева прибытия, а Иевлеву и Апраксину велено было выйти в море и, разделив корабли на две эскадры, повести длительное потешное сражение. Корабли делили конаньем - жеребием, приговаривая и перехватывая рукою палку:

– Перводан, другодан, на колодце угадан, пятьсот - судья, пономарь лодья, Катерине - кочка, сломанная ножка, прела горела, за море летела, в церкви стала, кум да кума, по кубышке дыра, на стене ворон, жил сокол колокол: корабль мне, корабль тебе, кому корабль? Мой верх!

Свитские бояре, кудахча от страха, еще рассаживались в шлюпки - идти к берегу, а на судах обеих эскадр уже начиналась та напряженная деятельность, которая всегда предшествует крупным маневрам или сражению. Корабли Сильвестра Петровича подняли синие кормовые флаги, эскадра Апраксина белые. Иевлев в контрадмиральском мундире, при шпаге, в треуголке медленно прохаживался по шканцам, Апраксин оглядывал со своего флагманского корабля хмурые берега островов, суету на судах синего флота, таинственно улыбался и вздыхал: с Иевлевым даже в шутку сражаться было нелегко.

После всенощной баталия началась.

Пушечная раскатистая пальба всю ночь беспокоила обитель, мешала спать, будоражила монахов. Братия из бывших воинских людей - отец оружейник, отец пороховщик, отец пушечник далеко за полночь торчали на монастырской стене, переругивались друг с другом, бились об заклад, кто победит - синие или белые. Монастырские копейщики лаяли друг друга непотребными голосами, игумен разогнал их по кельям посохом, приговаривая:

– Ишь, воины клятые, ишь, развоевались!

Утром с башни монастыря Петр в трубу оглядывал маневры кораблей и радовался хитростям обоих адмиралов. Море ярко сверкало под солнцем, корабли двигались величественно, словно лебеди, красиво серебрились круглые дымки пушечных выстрелов, ветер развевал огромные полотнища трехцветных флагов, - синие и белые флоты на мачтах все-таки несли русские флаги.

– Что ж, нынче и не совестно на Балтике показаться!
– неторопливо произнес Федор Алексеевич.
– Как надо обстроились...

– Вздоры городишь, - оборвал Петр.
– Мало еще, ох, мало...