Кутаясь в платок, пришла Маша, села рядом, спросила:

– Куда это Иван Савватеевич собрался? На Таисье лица не было. К дружку будто, в Онегу?

Иевлев, нахмурившись, ответил:

– Откуда же мне знать, Машенька? Ему виднее...

Маша зябко повела плечами, сказала с укоризною:

– Едва домой вернулся - опять куда-то надо. Приказал бы ты ему, что ли? Ты тут начальником.

– Возьми попробуй, прикажи!
– усмехаясь, ответил Сильвестр Петрович. Он не солдат, не матрос, - как же я им помыкать буду? Может, тебя послушается...

Маша прижалась к его плечу, попрекнула:

– Смеешься, насмешник! И чего веселого-то?

5. НА СЪЕЗЖЕЙ

Федосей Кузнец, плотник Голован и медник Ермил лежали на рогожах в сенцах. Вывихнутые на первой пытке суставы костоправ-бобыль вправил, другой бобыль принес узникам покушать похлебки. Федосей сказал морщась:

– Для нынешнего дня водочки штофик - то-то ладно было бы...

Палач Поздюнин выглянул из двери, спросил:

– Штофик? Ты же старой веры, какая же тебе водочка?

– Иди, иди, шкура!
– ответил Кузнец.
– Иди, еще встретимся на лесной тропочке, узнаешь моего ножичка!

Поздюнин поморгал, сказал с укоризною:

– Молился бы, чем грозиться!

– Я-то помолился!
– с трудом приподнимаясь, крикнул Федосей.
– Я-то вашего бога вот хлебнул, хватит! И ты, подлюга, мне не указывай, не лезь...

Палач ушел, слышно было, как он чинит блок в застенке. Кузнец опять лег, заворчал:

– Бог! Где он, бог твой? Сколь мне годов - не вижу его, не слышу, дурость одна - вот кто бог твой! Палач, кат, ручища в крови по локоть - а молится! Отчего же не разверзнутся небеса? А? Голован, что молчишь?

– Брось ты!
– посоветовал плотник.

– Нет, не брошу! Бог! Знаем, слышали бога вашего. Суда ждали, да где он суд? Все обман. А правда где?

Хлопнула дверь: бобыли принесли новых веников - жечь огнем. Голован закрыл глаза, чтобы не видеть, Ермил шепотом сотворил молитву, один Кузнец все говорил:

– Вон она - правда! Веники! А господь взирать будет, и хоть бы что! Да в чем же грех наш? В челобитной? Кому писали ее? Царю! Нет, ты погоди...

Он опять заерзал на сырой соломе, с трудом укладывая разбитое тело, но мысль свою не терял.

– Ты погоди! Царю? А он миропомазан? Так как же оно получается? Нет, братие, я до бога еще не добрался. Я его за бороду так тряхну, - он у меня за все ответит. Он мне все выложит...

– Помолчал бы!
– взмолился Голован.
– Боюсь я!

Кузнец еще долго поносил бога, потом изнемог, задремал. Задремали и Ермил с Голованом. Поздюнин вновь высунулся из двери, попросил Кузнеца починить ему железный блок. Федосей долго моргал, не понимая, потом так длинно и лихо выругался, что палач только ойкнул.

– Не любит!
– сказал Голован.

– Ты поближе подойди, сучий сын, мы тебя причастим не так!
– сказал Кузнец.
– Подойди, не бойся.

И вдруг крикнул:

– А ну, братие, подвесим его самого, покуда чужих нет! Ужели не совладаем?

У палача забегали глаза, он угрожающе подкинул в руке кувалду, попятился. Кузнец сунул два пальца в рот, засвистал, загукал лесным лешим, Ермил завизжал, да так страшно и пронзительно, что один из бобылей кубарем вылетел вон. Голован пустил ему вслед глиняным кувшином. Дверь захлопнулась.

– Теперь в железы нас закуют!
– посулил, отдышавшись, Ермил.

В железы не заковали, не поспели: вместо драгун с пьяным Мехоношиным, вместо дьяков и воеводы в застенок быстрым шагом спустился одноногий боцман Семисадов, за ним шли его матросы, в бострогах, при палашах, в вязаных шапках. Семисадов держал в руке смоляной факел.

– Выноси их, ребята!
– велел он раскатистым голосом.

Дубовая дверь на волю была открыта, глухое оконце один из матросов высадил пытошными щипцами, по застенку заходил веселый летний сквознячок. Поздюнин что-то залопотал, его швырнули в малую темную камору. Пушечный мастер не мог стоять, кто-то взвалил его на спину, понес наверх, в огород, который разводил Поздюнин - выращивал здесь редьку, капусту, огурцы. За Кузнецом вынесли всех, кто не держался на ногах. Кто кое-как шел сам, того бережно вели под руки. Кузнеца в огороде опустили на лавочку. Он спросил у Семисадова хриплым голосом:

– Оно как же? Одни на дыбу вздымают, другие на закукорках несут? Которые же с правдой? Вы, али те, что вздымали?

– Тебе виднее!
– с обидой ответил Семисадов.

– То-то, что не видно. Кабы видно, я не спрашивал бы. Прикажи на Пушечный двор меня везти.

Семисадов послал за подводой, Кузнец сел на солому, вместо спасиба сказал:

– Занадобились, вот и выпустили. А не нужны бы были, до смерти запытали бы!

Боцман укоризненно покачал головою, но подумав, согласился: