– Надо, не надо!
– ответил другой.
– Харчить-то брюхо просит, вот что худо. Без моря как прохарчишься...

Третий - старичок с веселым блеском в глазах - сказал насмешливо:

– Лонгинов-то Нил Дмитрич за столом сидел, а нам не подносят. Нет, серчает старый пес; вишь, ходит. Ходи, ходи, немного выходишь...

Молодой засмеялся, прикрыл рот ладонью. Потом сказал серьезно:

– Хаханьки да хиханьки, а дед сердитый. Как бы и впрямь животы нам свои здесь не скончать...

Песок все сыпался - тоненькой золотистой струйкой. С криками, косо, на распластанных крыльях неслись к воде чайки. Шведские матросы угрюмо посматривали на русских. Ярл Юленшерна негромко спросил Окке:

– О чем они говорят?

– Обдумывают, как поступить!
– осторожно ответил Окке.

– Они начнут обдумывать после того, как мы повесим половину из них! сказал шхипер Уркварт.
– Я знаю, что это за народ!

Юленшерна покосился на шхипера и приказал звать корабельного профоса. Широкоплечий, низкорослый матрос, с вывернутыми ногами, быстро полез на мачту - закидывать петлю на нока-рею. Из люка неторопливо, позевывая в кулак, вышел профос Сванте Багге, в красном колпаке, с голыми волосатыми руками.

– Кого?
– спросил он, обводя русских взглядом.

– Всех, начиная с самого младшего!
– велел Юленшерна.
– И побыстрее!

Сванте Багге закричал матросу, что неверно закидывает петлю, матрос поправил как надо. Песок пересыпался весь из верхнего пузырька в нижний. Матросы - Кристофер, Билль Гартвуд с серьгой в ухе, Швабра - подошли к самому молодому русскому. Швабра знаками велел ему снимать кафтан. Окке торопливо перевел:

– Одежду сними, человек, одежду...

Русский огляделся, как бы недоумевая, загорелое лицо его стало совсем детским, он оттолкнул Швабру, сказал сердито:

– Очумели? За что вешать-то?

– Я жду!
– сказал Сванте Багге.

Старичок вышел вперед, загородил собою молодого, постучал себя кулаком во впалую грудь, сказал Швабре истово, раздельно, как глухому:

– Меня для начала! Он - молодой, вьюнош! Меня - делай!

Перекрестился дрожащей рукой, поклонился своим низко, попросил:

– Простите, ребята, ежели что было...

Рыбаки угрюмо молчали, старик отдельно поклонился кормщику Копылову:

– Прости и ты...

И зашептал:

– Чего столбеете, дурни! Прыгайте в воду, плывите! Мне не выгрести, а вы не старые, здоровые, покуда очухаются - вон где будете... Висеть на вешалке - не велика честь...

Копылов взял старика за плечи, посмотрел ему в глаза, поцеловался с ним трижды. Старик еще шепнул:

– Ярить их сейчас буду, а вы делайте как сказано. Ну, прощай!

Он расстегнул на шее заношенный воротник рубашки, сам, ловко ступая тонкими ногами, пошел к раскачивающейся петле, выцветшими глазами оглядел неприветливый берег острова, серо-зеленое море, лица шведских матросов, построенных по бортам флагманского корабля. Опять перекрестился и сказал громким злым голосом:

– Стреж до города Архангельского знаю, а не поведу! И не найдете вы, воры, такого человека на нашей земле, чтобы повел корабли ваши, не найдете иуду. Во, во!

Сложил кукиш, вытянул его Юленшерне, сам вдел голову в петлю, выбив ногою скамейку.

Профос Сванте Багге навалился всем телом на пеньковую веревку, визгливо заскрипел блок. Ярл Юленшерна сказал шхиперу Уркварту:

– Блок не смазан, выпороть виновного!

В это мгновение страшно закричал матрос Швабра. Ярл Юленшерна оглянулся на крик и увидел, что русские, назначенные к казни, разбросав матросов, прыгают в воду. Матрос Гартвуд корчился на палубе, матрос Швабра кричал в воде.

– Огонь!
– скомандовал Уркварт.
– Огонь по беглецам!

Но пока на палубу выбежали солдаты с ружьями, пока они поняли, в кого надо стрелять, прошло слишком много времени. Выстрелы гремели впустую, двое рыбаков уже вылезли на прибрежные камни, остальные подплывали к берегу.

– Тем, кто упустил русских, по тридцать плетей каждому!
– приказал Юленшерна шхиперу Уркварту.
– Может быть, они станут поумнее и поймут, в какую страну мы идем. Проклятые ротозеи! Пороть немедленно, сейчас же!

2. МЫ ПРИМЕМ ИХ КАК ГОСТЕЙ!

Вскоре с эскадры завидели еще какое-то рыбацкое судно. "Божий благовест" бросился его нагонять.

Лейтенант Юхан Морат приказал сыграть артиллерийскую тревогу, констапели, дожевывая обеденную солонину, побежали к своим пушкам. Артиллерийский офицер засвистал в роговой свисток трижды, это значило: стрелять только погонной пушке, остальным быть в готовности. Констапель вжал пальник в затравку, носовая пушка пальнула, по серым волнам глухо раскатился выстрел. Карбас продолжал уходить.