Паб "Три подковы" гудел и плясал под нашу с Питом музыку. Оказывается, Пит прилично играл на "гипсоне". Я на электрогитарах не играл, поэтому мучил обычную через микрофон. На третий вечер нас уже было пятеро и пришлось сыгрываться и репетировать.

В Мельбурн я улетал, провожаемый тремя машинами друзей и поклонниц.

Элли сопела и хлюпала носом в стороне и дядя, усмехнувшись, тихо сказал:

– Наделал ты шуму, племянничек. Молодец. Теперь тебя здесь надолго запомнят.

Он протянул мне номер местной газеты "Саутхолл Таймс" с фотографией нашей "банды", стоящей на перекрёстке двух улиц на фоне паба "Три Подковы".

– Ладно, прощай, – сказал он.

– До свидания, дядя, – попрощался я.

Элли подошла и прижалась к моей груди.

– Ты же ещё вернёшься?

– Приезжай в Мельбурн. Там тепло. Я отвык от Лондона и привык жить там. Мы там купаемся круглый год.

– Я приеду. Смотри… – Сказала Элли и заглянула мне в глаза.

– Приезжай, но сначала звони, я могу быть в отъезде.

– У тебя точно нет девушки? – Спросила Элли, тревожно заглядывая в глаза.

– Почему, нет? – Удивился я. – А ты?

Элли стукнула меня кулачками в грудь, тихо сказала:

– Дурак… – и спрятала лицо в воротнике моей куртки.

Суточный перелёт до Австралии с тремя посадками, был бы утомительным, если бы не моё умение впадать в спячку. Сосед смотрел на меня с завистью. Он несколько раз предлагал мне сыграть в шахматы, но я, быстро проглотив предложенную стюардами еду, проваливался в сон.

Но я бы и так уснул часов на двенадцать по причине жуткой усталости. Две недели дались мне очень нелегко. Столько пива я не выпивал даже в дни моей "той" молодости, а пили мы пива много, потому что просто так его было не купить. Его то привозили, то не привозили. Однажды мы с друзьями объехали в поисках весь город, и попали на выставку картин Микеланджело Буонарроти. С пустыми стеклянными банками в сумках ходили мы по картинной галерее.

На выходе из самолёта сосед протянул мне руку и сказал:

– До свидания, молодой человек.

Он достал миниатюрный дезодорант, похожий на тот, каким он пользовался во время полёта для освежения полости рта, и брызнул мне в лицо.

– Я из Кливленда, – сказал он.

В моей голове, что-то щёлкнуло. Я удивился. Неожиданно включилась третья, встроенная в меня, программа. Я нестерпимо почувствовал, что обязательно должен находиться рядом с этим господином, куда бы он ни пошёл, и делать всё, что он скажет.

– "Ух ты", – подумал я. – "Полное подчинение!"

– Проходим паспортный контроль, – сказал он.

И я прошёл паспортный контроль.

– Садимся в машину, – сказал он.

Я сел в машину.

– Сумка с вашими вещами останется у меня, – сказал он. – Передайте мне все ваши документы, деньги, ключи, визитки. Всё из ваших карманов положите в эту сумку.

Я передал, положил.

– Снимите с себя рубашку и ботинки, наденьте эти вещи, – он подал мне бумажную сумку.

Я выполнил.

– Сейчас машина остановится, и вы выйдете, возьмёте эту сумку с вашими вещами, дойдёте до проходной нефтепорта, предъявите этот документ, – "клинвендец" сунул мне в руку маленькую картонную книжку с моей фотографией и печатью полиции порта, и продолжил, – и на пятом причале, он сразу за доком, найдёте танкер "Память Ленина".

У меня в голове снова щёлкнуло, и я вышел из машины.

Переход в пятнадцать суток прошёл легко. Я шёл во Владивосток пассажиром, как представитель Дальневосточного Морского Пароходства. Меня звали Михаил Васильевич Петров.

А ещё через двадцать суток "рефрижератор-перегрузчик" на котором шла наша ремонтная бригада со снабжением, швартовался к борту рыбомучной базы "Пятьдесят лет СССР".

– А я говорю, – он отлично справился! – Возмущался куратор. – И его нельзя отстранять от работы. Аттестация Брюса Симпсона великолепная.

– Я читала аттестацию. Да, она хвалебная, но… Дрозд отклонялся от программы. Так не бывает. Он реагирует на раздражители. Он закадрил девицу! И… У них был… Половой акт. А эти центры нами полностью блокировались.

– Значит не полностью… Я тоже читал отчёт Франка. И по мне так он сработал, как настоящий профессионал. Вы же сказали, что на контрольные сигналы организм Дрозда отреагировал адекватно.

– Да, реперные точки соблюдены.

За больше чем десять лет лонгитюдных исследований, когда одни и те же объекты изучались в течении времени, за которое эти объекты успевали поменять свои существенные признаки, Полякова привыкла понимать испытуемый объект и предсказывать его реакции. Не в данном случае, как оказалось. "Может быть", – думала она, – "это происходит от того, что объект начал испытания в подростковом возрасте?", но по её расчётам должно было происходить абсолютно наоборот, и это её вводило в ступор.