– Большой? Высокий?

– Высокий, да! – вновь закивал нумидиец. – Моя не знать, как его называть, да… Ур эшинер… Он на белый эис… эта… конь белый ходить, да. Красивый конь. Один в Тубуск такой.

– А-а, Мунатас. Знаю… – догадался Саксум. – Так, ясно… Давай ещё раз. Значит, ты говоришь: Улудж, Мунатас и этот… как его?.. Бадиш, они хотят сегодня во время четвёртой стражи открыть ворота и впустить Такфаринаса в крепость? Так?

– Эулля, – кивнул Идигер. – Впустить, да.

– Какие ворота? В Северной башне? Вон те?

– В Северной, да. Там.

– Ты не ошибаешься? – недобро прищурился декурион. – Ты это хорошо слышал?! Сам?! Своими ушами?

– Хорошо, да! – закивал Идигер. – Схари! Вот эта ухо, да… Они эта… назади тар-ахамт… назади дом говорить. А моя здесь, за угол, стоять, эис… эта… конь поить и всё-всё слышать, да! Схари слышать! Хорошо, да! Хулан!

– Ну что ты будешь делать! – Саксум зло сплюнул себе под ноги. – Вот ведь паскудники! Шакалы трусливые! Обосрались уже! Штурмом, понимаешь, ещё и не пахнет, а они уже обосрались!.. Так ты говоришь: Улудж, Бадиш и Мунатас?.. Это что же получается? Это получается – две нумидийские алы из трёх. Так?.. Ах, как это некстати!.. Как, понимаешь, некстати!.. – задумавшись, декурион рвал и мял в ладонях пыльные полынные венчики. – Так, а ну, пошли! – принял он наконец решение и, крутанувшись на носках, быстро, не оглядываясь, зашагал вдоль дома…

Декурия готовилась к выходу. Солдаты, негромко переговариваясь, в последний раз проверяли снаряжение и оружие, затягивали на лошадях упряжь, справляли в кустах под крепостной стеной малую нужду.

– Кепа! – крикнул, проходя, помощнику Саксум. – Я – к приму. Никому никуда не расходиться! Ждать меня! Понял?!

– Понял, – отозвался Кепа, в глазах его мелькнуло беспокойство. – Что-нибудь случилось, декурион?

– Ничего не случилось! – отмахнулся Саксум. – Пока ничего.

Кепа встревоженным взглядом проводил эту странную пару: широко шагающего, со свирепым выражением на лице, декуриона и, с трудом поспевающего за ним, выглядящего изрядно перепуганным, Идигера, но больше ничего спрашивать не стал…

Прим Сертор Перперна сразу же уловил суть проблемы.

– Ты это сам слышал?! – тряхнул он за плечо нумидийца. – Сам?! Своими собственными ушами?!

Тот истово закивал.

– Моя слышать, да! Эулля! Вот эта ухо, да!

Прим – приземистый, квадратноплечий, с большой круглой головой, постриженной неряшливыми короткими ступеньками, – хлопнул себя ладонью по боку и грязно и витиевато выругался.

– Ну что ты скажешь! – обратился он уже к декуриону. – Две алы из трёх! Вот как тут воевать?!.. Союзнички хреновы! Так и норовят нож в спину воткнуть!.. Это ж они хотят нашей кровью свои грехи смыть! Перед Такфаринасом выслужиться… Нет, ну что за подлый народ эти мусуламии!..

Прим хотел ещё что-то сказать, но тут его неожиданно прервал Идигер:

– Келя! Мусаламия не подлый, нет! – он движением плеча сбросил с себя руку Сертора Перперны и гордо выпрямился. – Твоя, прим, икмон… эта… плохо говорить, да! Зачем эта говорить?! Имухар эта… разный, да! Я – имухар! Моя отец – имухар! Моя брат – имухар! Ак имухар акал ирха эннит!.. Есть хороший имухар, да! Храбрый! А есть другой! Инуба! Рур дабег-ги! Эта… сын шакал, да! Совсем плохой! Икмон! Эулля! Нельзя эта говорить, прим!

Идигер наконец остановился, чтоб отдышаться. Саксум и Сертор Перперна с изумлением смотрели на разгорячённого нумидийца. Ноздри того раздувались, чёрные глаза грозно сверкали, узкое скуластое лицо полыхало раскалённой бронзой.

– Ого! – хмыкнул прим. – А он у тебя, оказывается, ещё та штучка! Ты смотри, как его разобрало!

– Он прав, – сказал декурион. – Он прав, прим. Они, и вправду, разные. Мы все разные. Нельзя всех мерить одной меркой… Он, между прочим, в своё время на Пагиде бился до последнего. Не струсил, не побежал, как многие, понимаешь, доблестные легионеры. Носители романского духа, понимаешь!.. А стоял и дрался!.. Он, кстати, тогда Кепе жизнь спас… Извини, – обратился он к Идигеру и неловко потрепал его по плечу. – Прим погорячился. Ты – молодец! Ты – хороший имухар!

– Ладно, – пробурчал тогда и Сертор Перперна. – Имухар так имухар… Ты это… не обижайся, парень… Это я так – сгоряча… – он потрепал Идигера по другому плечу, помолчал, а потом вновь повернулся к Саксуму. – Ну что, декурион, по-моему, в нашем маленьком городке запахло жареным. Тебе так не кажется?

– Кажется, – сказал Саксум. – Ещё как кажется! Что будем делать?

– Как что? – удивился прим. – Тут и думать нечего! Пошли к префекту!..

Они гуськом шли по узкой кривой немощёной улочке, и Саксума вновь поразило то, как преобразился за последние дни город. Жители Тубуска по-своему переживали осаду и готовились к предстоящему штурму. Все окна в домах на первом этаже были плотно закрыты деревянными ставнями, а в окнах верхних этажей – почти во всех – не горел свет. На протянутых через улицу многочисленных верёвках не сушилось, как раньше, разноцветное бельё. И сами улицы городка были в этот вечерний час непривычно пустынны и тихи. Большинство лавок и магазинчиков было закрыто. Не тянуло вдоль улиц вкусными запахами от многочисленных, стоящих прямо у стен домов, жаровен. Не спешили, перепрыгивая через помойные лужи, возвращающиеся домой, запоздалые прохожие. Вообще, в городе теперь было поразительно тихо. Нигде не звучала музыка. Не раздавалось разудалое пение, весёлые крики и звонкий женский смех из закусочных и попин. Не переговаривались над головой, высунувшись по пояс из окон, словоохотливые соседи. Лишь откуда-то издалека доносился торопливый стук молотка припозднившегося медника, спешащего, вероятно, закончить срочный заказ. Да звучал в быстро густеющих сумерках одинокий встревоженный женский голос: – Парке-ени-ий!.. Парке-ени-ий, домо-ой!..

На Главной площади тоже было почти пусто, лишь за столиком возле единственной открытой попины сидели за кувшином вина четверо молчаливых легионеров из первой кентурии, да у коновязи возле претория пожилой темнокожий раб вяло тёр скребком одинокую серую лошадь.

Часовой на входе в преторий при виде прима грохнул калигой в пол и вскинул подбородок.

– Эти – со мной, – бросил ему, проходя, Перперна.

Они миновали вестибюль, где на скамьях, стоявших вдоль стен, отдыхала дежурная смена и, войдя в само здание, пошли по анфиладе штабных комнат, уже почти пустых в это вечернее время.