Шрифт:
— То есть, вы хотите сказать… что фактически оставляете его у меня как… как заложника?
— Как союзника, — поправил я Элиссона. — И как залог того, что ваши политические и экономические интересы после победы будут учтены в полном объёме.
Раздумывал штаб-адмирал недолго:
— Почту за честь принять его на борту, экселенц…
Последующие два часа прошли в непрерывных перестроениях и слаживаниях корветов Империи и ФСП. Всё-таки разные школы, разные формы организации связи и ГРЭБ, разные принципы боевого управления и в корне отличающиеся друг от друга запросы на «свой-чужой». Не скажу, что удалось снять все, без исключения, шероховатости, но, в целом, корабли стали взаимодействовать как схожие по параметрам и объединённые в общую войсковую структуру боевые единицы.
Мы с Пао и Ан в этих манёврах-учениях не участвовали. У нас шла своя подготовка. А времени на разработку детального плана оставалось всё меньше. Единственный плюс — в отличие от адмиралов, учиться взаимодействовать между собой нам не требовалось. Поскольку и так уже понимали друг друга даже не с полуслова и полувзгляда, а с полумысли.
Кто такой враг, откуда он взялся и как его победить в прямом столкновении — в ответах на эти вопросы нам помогала Мела. Теперь, когда наложенные на её память запреты больше не действовали, я раз за разом пересказывал своим женщинам то, о чём она вспоминала. Или, скорее, не пересказывал, а практически слово в слово передавал вслух её мысли. Больше всего, кстати, Анциллу и Пао интересовала личность врага и их с Мелой история.
«Когда-то он был таким же, как все, человеком, — рассказывала моим женщинам подселенка. — В том мире, в котором мы жили, больше всего ценилось умение раскрывать тайны природы, а самыми уважаемыми членами общества всегда полагались те, кто смог продвинуться по пути познания дальше других… Герьер, когда мы с ним познакомилась, проник в тайны энергии времени так глубоко, как никто никогда даже в самых смелых мечтаниях… Нас, как и вас, было тоже две: Мерида и Ланга. Мы так же, как вы, делили его на двоих, а он так же, как Дир, разрывался между нами обеими, не в силах выбрать, кто лучше… Энергорисунок Мериды был белоснежным, как лилия, энергорисунок Ланги — алым, как мак. Аура самого Герьера сверкала подобно чистейшему золоту самой высокой пробы. Идеальное сочетание трёх цветов и трёх ипостасей: прошлого, будущего, настоящего. Мы трое были как будто бы рождены друг для друга. Будучи вместе, мы смогли невозможное: сумели открыть портал в другую Вселенную, параллельную нашей…»
«Это была наша Вселенная?» — спросила её Анцилла.
«Да».
«И в неё стали приходить люди из вашего мира?» — уточнила Паорэ.
«Да. Стали. Планета с той стороны портала оказалась точно такой же, как наша, один в один, но живущих на ней разумных было катастрофически мало, на уровне полного исчезновения, и они отставали от нас в эволюционном развитии на многие тысячи лет. Туда переселилось несколько миллионов наших, и дальше они просто вытеснили аборигенов. Или смешались с ними, что для истории почти то же самое. Ваш Дир называет эту планету Zemlya. Откуда появилось это название, я не знаю».
«То есть, ты намекаешь, что Дир, он потомок ваших переселенцев?» — прищурилась Ан.
«Видимо, да. Как и все нынешние zemlyane. Он даже может быть дальним родственником Герьера, поскольку они даже внешне похожи… Не как близнецы, конечно, но тем не менее. И ауры у них, кстати, тоже аналогичные».
«У Дира трёхцветная, а не из одного только золота», — заметила Пао.
«Но золотистого в ней всё-таки больше, чем двух других. Так же, к примеру, как у тебя белого, а у твоей соперницы — алого».
«Мы не соперницы! — вскинулась баронесса. — Мы…»
«А в вашей Вселенной все были одноцветными?» — не дала ей договорить экселенса.
«Практически все. Многоцветие считалось редким явлением, своего рода отклонением от естественного развития или, если хотите, мутацией. Таких обычно жалели, но не боялись и уж тем более не ненавидели. Людям с двуцветным и больше рисунком естественные науки давались легче, но они плохо сосредотачивались и часто разбрасывались по пустякам, и из-за этого их личный энергоуровень оставался достаточно низким».
«И что же случилось дальше?»
«А дальше у тех, кто стал жить в вашем мире, мутации стали происходить в десятки и сотни раз чаще, чем в нашем».
«И вам это не понравилось?»
«Ну… не то, чтобы не понравилось. Просто те, кто решал возвратиться, приносили с собой эту способность мутироваться. Повышенную способность, не характерную для большинства. Герьер обозвал это эпидемией и убедил остальных объявить карантин. Первым делом он уничтожил порталы в ваш мир. Все, кроме одного. Но даже через этот один люди всё равно прорывались, а вместе с ними в наш мир прорывалась „зараза“. Тогда Герьер сделал этот портал-переход односторонним: только туда. Многие начали возмущаться, и Геру пришлось открыть обратный проход, но только не на Zemle, а на другой планете системы — Yupitere. Это решение он мотивировал тем, что достигнуть другой планеты могут лишь те, кто реально продвинулись в познании энергии времени, а, значит, имеющие сильную одноцветную ауру и обладающие иммунитетом к мутациям. На какое-то время это притушило эмоции, но недовольные всё равно оставались, а затем их количество снова стало расти».
«И Гер сделал проход в наш мир доступным лишь для троих: себя, Мериды и Ланги?» — догадалась Анцилла.
«Да. Но это не главное. Главное то, что наш мужчина начал меняться. Он становился всё более и более одержимым. Он захотел победить эпидемию и вернуть всем мутировавшим одноцветность».
«Но разве это плохо?» — удивилась Паорэ.
«Плохим оказалось не желание победить, а методы, которые он стал при этом использовать, — вздохнула соседка. — Именно тогда в нашем мире впервые появились безликие. Гер называл их промежуточной стадией экспериментов и не видел ничего плохого в случившемся. „Науки без жертв не бывает“, — так говорил он Мериде и Ланге».