Лешка держался за витую решетку на окне и сквозь слезы разглядывал спокойную светло-голубую гладь воды под яркими лучами солнца. Вот так всегда – близок локоть, да не укусишь. Вот он – благословенный Персидский залив, а хер там покупаешься. И всю жизнь такая несправедливость доставалась именно ему – у одноклассников полным-полна коробочка: и айфоны, и машины, и только что в жопу их не целовали родаки, а ему отдельная комната в мечтах снилась, так же как нормальный, обычный, а не крутой телефон и приличные шмотки. Вот от деда только-только недавно квартира досталась, так на тебе – он теперь в Дубае, в заточении, ни квартиры тебе, ни паспорта, ни свободы. Тут вон даже сесть не на что – все на полу! Как говорится – половая жизнь в разгаре. Лешка пнул голубую с золотом подушку, она отлетела к стене и вернулась обратно. Он снова пнул, еще сильнее. Но внутри тоска не укладывалась, наоборот закручивалась в спираль.

Ладно Ванька брынцу напиздел, а его-то за что сюда? Да тут один перелет с бутербродами с икрой стоил столько, что он теперь по гроб жизни не расплатится. Знамо чем – чем и Ванька. Все знают, что делают с красивыми парнями в гареме – гребут без «гр».

Лешке так жалко стало свою нецелованную жопу, которую тут непременно порвут на британский флаг похотливые арабские шейхи, что он упал лицом в подушку – специально выбрал другую, не ту, которую пинал, и начал кусать ее зубами: вот тебе, вот, блядский шейх, получай! Вслух он, конечно, этого не говорил – не дурак, ага. Вслух он рычал, драл зубами подушку, пока из нее не полез поролон. А потом вспомнил мамку, папку, понял, что никогда не увидит хмурый и величественный Питер в шапках снега и завыл особо тоскливо.

Личное задание принца присмотреть за гостями Абдул-Аваль воспринял, как и другие просьбы – спокойно. Но уже понимал, что с привезенными русскими «горюшка хлебнут». Как он радовался, когда они вернулись с учебы принца Явара, словами было не передать. Они же песок и море целовали по прилету с Басыром – ну чтобы никто не видел, конечно. Так сильно выказывать свои слабости было недопустимо. Не только язык был сложный в этой стране, главное – люди, бардак и погода были непредсказуемыми. Никаких правил не было – вернее они были, их пришлось перед прилетом прилежно учить, но никто их не выполнял. А чего стоили откровенные наряды женского пола? Натерпелись они с Басыром, но, как говорил его отец – «Когда разбивается волна – нагни голову». Пережили они Россию, но этих гостей, которые отличались от других гаремных юношей, могут и не пережить.

Ванья – дерзкий и гордый, и будь его воля, Абдул бы отправил его домой первым же рейсом, и даже ночным, заплатив двойной, тройной махр – и все были бы счастливы. Арабская пословица говорила: «Будет ли тень прямой, если ствол кривой?» Но принц Явар попал в медовую ловушку, и Абдул не знал, чем ему помочь. Он любил Явара ибн Абдул-Азиза как родного брата, был у него в услужении с пятнадцати лет, но таким принца еще ни разу не видел.

Размышлять, сидя на пуфике в коридоре под завывания Льошька в комнате было непросто. Это сбивало с мыслей. Абдул перебирал четки, вознося молитвы, чтобы у принца Явара все получилось. Но грустная песня – причем Льошька не попал почти ни в одну ноту – вызывала какие-то спазмы в желудке, отчего Абдул сбивался и начинал все заново.

Этот второй был пуглив, как маленький краб, и непонятно было от кого больше будет проблем, известно ведь: гнев глупого – в его словах, гнев умного – в его делах. Поразительно – чтобы попасть в гарем принца стояла очередь, и множество прекрасных юношей из знатных семей мечтали о его благосклонности. Безусловно, часть их привлекало богатство, другую часть – возможность Явара ибн Абдул-Азиза стать наследником шейха Фахти, хоть он и был на восьмом месте, но кому это когда мешало мечтать, и только третью часть, а то и десятую – Абдул Аваль был не в ладах с дробями – сам Явар. Спортсмен, красавец, щедр, широкой души – принц был лакомым кусочком. Что этим гяурам надо? Данияль – он ведь тоже из России, но вел себя с самого начала благородно и был благодарен судьбе за встречу на одном из приемов в посольстве, где его встретил Явар. Пока принц учился в России, он составлял ему компанию, а затем с удовольствием согласился переехать в Дубайский гарем.

Когда завывания за дверью изменили тональность, Абдул достал телефон и набрал евнуха, заведующего гаремом:

– Варака, тут второй русский истерит. Комната готова, о которой говорил господин? Нет, я сам справлюсь. Лучше не показывайся на глаза, пока он не решил, что его ведут удалять почку. Пуглив, как краб!

Ту комнату, что приготовили первой, но потом она господину разонравилась, отдали для пугливого Льошька, и Абдул решил, что пора бы его уводить, пока они вдвоем с Ванья не разработали какой-то гиблый план. У Никифороф, когда он смотрел на них с Басыром, «яд с лица капал» – как говорил про него достопочтимый отец, если молодой Абдул-Аваль гневался. «Разделяй и властвуй» всегда срабатывало, и сейчас сработает.

Когда дверь открылась, и Леха понял, что это была не дверь ванной и у порога стоит совсем не мокрый и довольный Ванька, а совсем даже наоборот, злой, бородатый, бритоголовый Абдул-куда-то-надул, сердце, и так бывшее не на месте, скурвившись, скрылось в голубой дали организма и слезы выключились, будто там внутри перекрыли кран с жидкостью. Зато напала икота, и, как Леха знал, это надолго. Икал Леха, при всей его нежной внешности, не тонко-звонко, а очень гулко и по-богатырски, что делало эту опцию в его организме смешной и нелепой, будто бы у него внутри помещался пустой колокол, в котором болтался крохотный язычок.

Все кто его давно знал, уже привыкли, но все равно каждый раз смеялись, стоило только Лехе сделать первое «ыык», вот и бородатый, здоровый Абдул солнечно усмехнулся, услышав неожиданный трубный глас неподходящего для таких звуков мелкого тела, хотя вошел в комнату нахмуренным и злым. Ну, может и не злым, но все бородатые с несбритой писькой под носом априори казались Лешке абреками, бандитами, злыми и сердитыми. Потому что какой нормальный человек будет эту тряхомудию на лице разводить?