Я вернулся в гостиную, где вместо Мирты в воздухе плавал дым. Я ходил по дому, и, не найдя ее, сел за заметки, но не мог собраться с мыслями.

Перед глазами возникало загорелое тело моей подруги. Я выбился из сил, пытаясь что-то написать, и, в конце концов, разозлился. Какая-то часть меня сопротивлялась притяжению, которое излучала Мирта.

Нужно было проветриться. Я решил купить продуктов и приготовить что-нибудь для Мирты, но, направляясь к входной двери, услышал ее голос:

– Куда это ты собрался?

Обернувшись, я увидел подругу лежащей на диване, едва прикрывшую гладкое тело простыней. Кажется, я разбудил ее. Мирта повторила свой вопрос. Я ответил, что хочу пройтись. Она поднялась, придерживая ткань на груди, и стала кричать, что в этом районе мне нельзя ходить одному.

– Ми амор, чудо, что тебе еще не проломили голову!

Я не нашел, что ответить. Я был так поражен этим выступлением и видом ее голых бедер, что молча ушел на кухню.

Из плетеных корзин на полу я достал несколько крупных картофелин, луковицу, подвядшую морковь и почти высохший зубчик чеснока, на полках нашлись мешочек с чечевицей, немного изюма, парочка яиц, банка с маслинами и даже кусок слегка заплесневелого твердого сыра.

Вскоре Мирта пришла, завернутая в простыню, и извинилась. Она смущенно, и при этом вызывающе улыбаясь, объяснила, что ноябрьская жара ее убивает. В первое лето, после переезда в Буэнос-Айрес, она без конца плакала. Не помогали ни открытые во всем доме окна, ни мокрые полотенца, ни хождение голой.

– И эта ужасная влажность! Хлеб плесневеет за пару часов, а волосы никогда не сохнут, смотри, – она положила мою руку себе на голову. Волосы не были мокрыми, как я ожидал, а скорее мягкими, приятными на ощупь. Это были очень крепкие волосы. От ее тела в простыне исходил жар.

Я быстро убрал руку и пошарил в ящиках стола. Мирта заныла с досады.

– Еда – это, конечно, хорошо. Но ты можешь занять руки чем-то более важным для меня.

Я не стал уточнять, что она имеет в виду. Мирта ушла с кухни, а я принялся отмывать духовку. Изнутри она была испачкана засохшим жиром, что не вязалось с вылизанностью дома.

Прошло время, я поставил котелок с водой на огонь и подумал, что нам с Миртой нужно поговорить. Но, когда вошел в гостиную, увидел ее в хорошем расположении духа. Она надела то хлопковое платье, которое ей очень шло. Мое желание разговаривать улетучилось.

За окном потемнело, и зашумел ливень. Мирта распахнула дверь на улицу, впустив влажный воздух. Солнце осветило стену дома напротив. Стоящую у двери Мирту со сцепленными над головой руками очертил полумрак. Она начала делать шажочки, я подстроился под нее, а потом обнял, и мы закружились по комнате. Я почувствовал возбуждение, и она прижалась ко мне теплым низом живота.

Я знал, что если поцелую ее, то пропаду. Вдруг перед собой я увидел другую комнату, а в ней юную девушку в тяжелой шерстяной юбке и свитере, с волосами до плеч. Она обнимала молодого индейца на полу у кровати, сонно сражаясь с ним за подушку. Я слышал ее голос. Она просила его этой ночью лечь на полу, чтобы самой поспать с дочерью.

Мирта, взглянув мне в лицо, растерянно отпрянула:

– Всё, милый, только не расстраивайся, – она взяла меня под локоть и отвела на кухню, – я не выношу слез. Ты хотел готовить? Давай помогу. Что нужно с этим делать, порезать?

Мирта действовала безупречно, и стук ножа замирал лишь на мгновение, когда она просила моих точных указаний. Зашипела сковорода, и запахло горелым маслом. Я еще не до конца вышел из той комнаты, но в четыре руки мы управились быстро.

Мирта с удовольствием накинулась на еду, сказав, что и правда проголодалась. Она похвалила нашу готовку. От еды и у меня улучшилось настроение. Ливень прошел, и мы сидели на пороге ее дома. Я смотрел в конец улицы, обрамленной ветвистыми деревьями, а потом от колеса автомобиля отвалилась тень собаки. Мирта спросила, что меня расстроило, и я пересказал свое видение во время нашего танца.

Я признался Мирте, что вернулся в Буэнос-Айрес, чтобы встать на землю обеими ногами, а не балансировать между прошлым и будущим, как акробат на канате. Мой рассказ пускал корни и ветвился, а Мирта слушала, куря сигарету за сигаретой, и в конце улыбнулась:

– Ты слишком много думаешь. Возьми то, что жизнь тебе предлагает сейчас. – она говорила мягким, неопасным тоном, и я обнял ее. Она шутливо оттолкнула меня и ушла в дом.

Я работал над заметками, не отвлекаясь на мысли о моей подруге, пока не прислушался к тишине в доме. Я позвал Мирту, но она не ответила.

Почему-то я вспомнил, что раньше у нее жила кошка, но не нашел даже миски для еды. Эта деталь заставила меня вновь встревожиться. Я снова позвал Мирту по имени, и она отозвалась откуда-то издалека. Я шел на звук ее голоса, удивляясь тому, как странно выглядят коридоры и комнаты дома в полумраке.

Моя подруга сидела в мастерской на втором этаже, склонившись над столом, который был заставлен склянками. С потолка на тонких нитках свисали пучки трав и сухих цветов. Стол освещался тусклой лампой. Только сейчас я заметил, как стемнело вокруг. Мирта со смехом сказала, что я попадаюсь на один прием – прихожу, когда на меня не обращают внимания.