— Нет, я не могу ей этого сказать. Но думаю, что она и не думала об этом никогда. В Алёшке заключена вся её жизнь, вся её вселенная. А мне этого мало, понимаешь! Я не хочу редких встреч раз-два в месяц, я хочу, чтобы она была со мной постоянно. Но это просто невозможно, потому что есть он. Её сын.

Фадеев замолчал. Катя услышала звук льющейся воды.

— Вначале я думал, что подрастёт чуть пацан, и всё будет иначе, хотя меня ещё в роддоме неонатологи предупреждали, что у него мозг может быть повреждён. Когда потом стало ясно, что изменения необратимы, я помогал. Помогал как мог. И поездки в столицу, и программы разные искал, и консультации. Ты же знаешь, мы даже в Испанию летали в институт Гуттмана. Только всё это зря. Я это понимаю, я ж не мальчишка, врач всё-таки. Но Катя… она верит, что Алёшке можно помочь! А как? Как объяснить, как доказать ей, что всё зря! Что не поддаётся лечению поражение базальных структур мозга. Как ей это сказать, чтобы она не возненавидела меня? А я… я всё больше и больше убеждаюсь, что она со мной… из благодарности! И если бы меня не было, как мужика не было, она бы и не заметила. Будто повинность отбывает…

— Мне кажется, что ты сейчас ерунду говоришь. Катя чистая душа, если бы не хотела — не была бы с тобой.

— В том-то и дело, Шанин! Что чистая, вроде не от мира сего, к ней будто грязь не липнет. И пациенты на неё готовы молиться, а я… я дежурства себе дополнительные взял, чтобы оправдать моё нежелание её малого видеть, чтобы не встречаться с ним, чтобы с Катюшей видеться только у меня, потому что знаю, что она либо откажется, либо убежит сразу после… нашей близости. И мне легче от этой мысли, ты понимаешь?! И я изменяю ей, Игорь. Знаю, что это слабость, но не могу больше так! Я с новенькой из торакальной хирургии переспал.

— Вы не женаты, Алексей, чтобы говорить об измене.

— Всё равно, Игорь! И знаю, что это слабость, типа измена «потому что сама толкнула». Но всё это — ложь! Измена — это желание, влечение к другому человеку, понимаешь? К другому! И я сам себя ненавижу за это! Потому что понимаю, что не мужик я, слабак. Измена — это как вытереть ноги о персидский ковёр, Игорь. Только вместо ковра — душа любящего человека. Разве можно прощать, когда о твою душу вытирают грязную обувь? Да только любила ли Катя меня когда-нибудь? Да и вообще, любила ли она кого-то, кроме маленького Алёшки? Или она добровольно несёт свой крест, ни на что больше не надеясь в своей жизни? И знаешь, будь он моим сыном, я бы, наверное, смог бы смотреть на него другим взглядом, но так не могу! Понимаешь, не могу! Знаю, что мерзко всё это звучит, но я никогда не приму его как сына. Не смогу, Игорь.

Катя стояла у двери, замерев и уставившись на свои тапочки. Больно, как же больно это слышать. Но самое страшное — это понимать, что Алексей говорит… правду! Что никогда её сынишка не будет здоровым, что никогда она сама не будет счастлива, потому что зациклена на проблемах своего маленького Алёшки, что вся её дальнейшая жизнь — это одиночество, боль и страх за сына. Катя зажмурилась и вдруг услышала крик отца — «Я никогда не приму этого урода в качестве внука! Что это за баба, что даже здорового ребёнка не смогла родить! Я запрещаю даже упоминать его имя рядом со моим! Это существо не может принадлежать к моей семье! Всё это помешает моей работе и карьере!»

— Алексей, если ты уже понял, что не сможешь быть с Катей, я думаю, что тебе надо честно об этом ей сказать. Лучше так, чем причинять ей постоянную боль. Поверь мне, я очень уважаю и Катюшу, и тебя. Но унижать и обманывать её я не позволю.

— Я, Игорь, уеду скоро, — после недолгой паузы ответил Фадеев.

— Ты всё-таки принял предложение столичной клиники?

— Да, — тихо проговорил Фадеев. — Пусть я останусь в её памяти негодяем, что бросил её, чем она когда-нибудь поймёт, что в нашем разрыве есть и доля её вины. Я никогда не смогу сказать ей об этом, это будет для неё ударом.

— Знаешь, может ты и прав. Езжай, Алексей! Конечно, без тебя и твоей помощи Кате будет тяжело, но мы поможем. А ты езжай, возможно, ты встретишь свою женщину, сможешь сделать её счастливой и сам станешь счастливым. Ладно, Алёша, пойду я. Мне сегодня Анютку забрать надо с Инночкой, они у профессора на даче ночевали. Сдают мои тесть и тёща, как-то разом постарели.

Катя будто очнулась, услышав скрежет ножек отодвигаемого стула, резко развернулась и быстро спряталась за шкаф, стоящий у двери. Игорь вышел, привычным движением поправил чёлку и неторопливо двинулся по коридору. Булавина дождалась, когда он скроется в одной из палат, и тихо шагнула в сторону. Никто не должен её увидеть. Никто! Пусть всё услышанное останется тайной. Но она сделает кое-что. Она должна. Она сама поговорит с Алексеем, сама разорвёт их непростые отношения. И это будет её признательностью за всё, что сделал для неё этот человек. Пусть она будет виновата в их разрыве. А он… он пусть попытается стать счастливым.

***

Двери лифта медленно разошлись, Катя вышла на площадку и глубоко вдохнула. Надо сделать вид, что у неё всё хорошо, чтобы маленький Алёшка не нервничал, а Нина Глебовна не догадалась о том, что сил уже почти не осталось. Катя открыла дверь и услышала детский крик:

— Ма! Ма!

Она остановилась, прислонившись плечом к стене и улыбаясь. Нина Глебовна, их соседка и няня Алёшки, выглянула из комнаты и строго спросила:

— Ну, чего стоим? Давай живо переодевайся, ужин на плите. Слышь, Катя, тут курьер билеты какие-то принёс, ты в курсе?

— Да, Нина Глебовна, знаю. Иринка с помощью Семёна Марковича Лившица смогла организовать нашу поездку в Центр реабилитации на полный курс. Через две недели едем. Я отпуск взяла за свой счёт на месяц, так что вперёд.

— За свой счёт, — проворчала Блажевская. — А потом, Катя? Опять Алексей денег даст?

Катя грустно усмехнулась и отрицательно мотнула головой:

— Нет, Нина Глебовна, мы с Алексеем расстались. Я поняла, что не смогу больше быть с ним. Он заслужил простое человеческое счастье. А что мы с Алёшкой можем ему дать? Только проблемы и всё.