Ему хотелось сдержать себя, быть нежнее, но то, как она несмело выгибалась в его руках, как пальцы впивались в спину, царапая кожу короткими ногтями, а рот кривился в немом крике, лишало последних крупиц рассудка. Переполняющие эмоции теснили грудь, мешая удерживать контроль, и Рой поддался чувствам, выпуская желание на волю.

Разрядка наступила внезапно. Ещё какое-то время он лежал, прислонившись лбом к её, прикрыв глаза и тяжело дыша. Оливия нежно коснулась его щеки, собираясь провести по ней ладонью, но Джилрой вдруг дёрнулся, быстро поднялся на ноги и начал приводить себя в порядок.

– Одевайся, – прохрипел он не своим голосом, старательно отводя взгляд. – Я… Я посмотрю, чтобы у спортзала никого не было.

С этими словами он стремительно подошёл к дверям. Оливия почему-то надеялась, что он обернётся, но Рой вышел в коридор, оставив её одну.

Откуда-то повеяло холодом, и Оливия поёжилась, прежде чем обхватить руками плечи. Ещё никогда спортзал центральной базы не казался ей таким огромным, или же это она вдруг стала ничтожно маленькой.

Низ живота болезненно пульсировал, пока она переодевалась, с трудом двигаясь, словно к каждой конечности был привязан утяжелитель весом в сотню фунтов. В холле действительно было пусто, так что Оливия захлопнула за собой дверь и побрела к выходу из корпуса, желая поскорее оказаться в своей комнате.

Утро встретило её промозглой сыростью за окном и неприятной ломотой в теле. На автомате собравшись и проследовав в душевые, Оливия долго стояла под обжигающими струями, в надежде, что молочная кислота в мышцах рассосётся. И хотя на построение она добралась более-менее бодрой, на душе продолжали скрести кошки. Неясная тоска сжимала грудную клетку, но она никак не могла найти ей причину.

После обеда Оливия как обычно направилась в архив центральной базы, где выполняла обязанности секретаря. Она уже поднялась на крыльцо административного корпуса, когда из дверей ей навстречу вышел Джилрой. Охваченная непривычным волнением, она застыла на ступенях, не понимая, как себя вести: поздороваться, улыбнуться или молча кивнуть?

Шальная мысль прытким ужом заползла в голову: «А что, если он сейчас поцелует её прямо здесь, у всех на виду?»

Но он прошёл мимо, даже не взглянув в её сторону.

Что-то внутри оборвалось, и Оливия, чувствуя, что вот-вот рассыплется на кусочки, поспешила внутрь здания, стараясь не попасть никому на глаза, чтобы не отвечать на лишние вопросы.

Он ненавидел её. Ненавидел всей душой за то, что она всегда была такой недосягаемой, за то, что снилась по ночам и заполняла все мысли в самый неподходящий момент.

Когда спустя недолгое время после похорон Свенсона рядом с ней замаячил Мэтьюс, Рой злорадствовал, хотя изнутри ломало пострашнее самых изощрённых пыток.

Но теперь он ненавидел Бейли ещё сильнее. Ненавидел за то, что ошибался в ней. Почему она так просто позволила ему то, что, как оказалось, не позволяла другим?

Но больше всего Джилрой ненавидел самого себя. За то, что дал тщательно скрываемым желаниям одержать верх.

Он рывком сел на кровати. Дурацкое чувство ответственности сводило с ума, но что он мог с этим поделать?

Рой запустил пальцы в волосы, до боли сжимая пряди.

Это просто смешно. Оливия всегда терпеть его не могла, а теперь и подавно. И если он заявится к ней в комнату, то она даже слушать не станет.

Да и что бы он мог ей сказать? Что ему жаль? Бред.

Он поднялся на ноги. Нестерпимо хотелось выйти на воздух и проветрить голову. Форменная куртка охотника защитной бронёй легла на плечи, и он скрылся в темноте коридора. Готовящиеся ко сну казармы первого отряда остались за спиной, и Рой с наслаждением вдохнул ночную свежесть.

Кажется, его будущее было предрешено с самого рождения. Потомственный охотник, уважаемая фамилия, открытая дорога к высоким чинам, но в то же время ежедневный труд и постоянная угроза смерти – он не выбирал своего призвания и не знал, могло ли быть как-то иначе.

Джилрой порой задумывался, какой была бы его жизнь, если бы мама осталась жива. Он помнил её только по фотографиям и воспоминаниям коллег отца, которые сочувственно вздыхали о том, что рядом с Карен Говард становился совсем другим человеком.