— Тогда я не понимаю, кто мы, — сказал Фьольвир.

Унномтюр вздохнул.

— Ты — герой, я — посланник с толикой божественной силы. Мы с тобой оба не совсем подготовлены к нашим миссиям. Так бывает. И что нам теперь? Бросить все и удалиться? Или тебя задело сказанное макафиком?

Он выловил из кошеля серебряную монету и повертел ее перед глазами.

— Но если боги — такие, — сказал Фьольвир, запахиваясь в везинг, — то, может, не стоит их и спасать?

— Боги такие, какие есть. Других нет.

Унномтюр, чуть присев, подкинул монету вверх. Сверкнув, она влетела внутрь пузыря, и тот, словно в него добавили иной краски, пустил по окружности тонкий серебряный завиток. Унномтюр достал следующую монету, уже золотую.

— Мтаг, в сущности, правду говорил, — сказал он, пристраивая желтый кругляш на ногте большого пальца. — Но с правдой как, арнасон? Часто тебе рассказывают не всю правду. Вот сказал он, мол, Йорун такой и сякой, Стергрун — не лучше, Офнир — придурок не от мира сего, а про Хэнсуйерно и так всем известно, им детей пугают, он чудищ создает и макафиков пестует. Все это правда? Правда.

Пальцы щелкнули. Монета, вращаясь, канула в пузыре. Золотой завиток растянулся рядом с серебряным. Кровяной шар словно потяжелел, дрогнул и стал медленно опускаться к земле, но Унномтюр быстро протянул руки и, не касаясь оболочки ладонями, все же заставил его вновь подняться на уровень плеч.

— Но есть и другая правда, — сказал он, бросив взгляд на Фьольвира. — Разве те же Йорун, Стергрун, Офнир и Хэнсуйерно не помогают людям? Не внимают их просьбам? Не защищают от бедствий? Не посылают ваэнов и героев? Может они занимаются истреблением человечества? Нет.

В его пальцах появилась новая монета.

— Может они черпают силу из страданий людей? Тоже нет, арнасон. Есть ли у них цель обрушить мир во тьму?

Унномтюр повернул голову.

— Нет, — произнес Фьольвир.

— Ну, вот, — кивнул Унномтюр. — Правда ведь? Да? Тоже правда, — с удовлетворением добавил он. — И что получается?

Еще одна монета со щелчком канула в пузыре.

— Получается… — Унномтюр высыпал из кошеля остатки золота и серебра на ладонь. — Получается, что оба мы, и я, и Мтаг, правы. Но это только на первый взгляд. Потому что у каждой правды есть последствия.

— Как это? — спросил Фьольвир.

— Ну, это просто.

Унномтюр принялся по одной опускать монеты сверху, будто повар в котел. Пузырю это не нравилось, пузырь потрескивал, дрожал и обильно гнал струйки крови по золотым и серебряным канавкам. Жаркое свечение то и дело острыми лучами стало пробиваться изнутри. Фьольвир, замерев, наблюдал.

— Так вот.

Унномтюр осторожно подставил опустевшую ладонь и дал монетно-кровяному шару лечь в пальцы.

— Ах! — сказал он, со свистом втянув воздух. — Горячо! Про последствия. Как отличить правду от правды? Глупый, казалось бы, смешной вопрос. Ты вот, арнасон, наверное, хотел бы спросить, зачем их отличать, если оба слова, и Мтага, и мое, — правда? Но в том-то и беда, что тебе необходимо сделать… с-с-с… выбор.

Унномтюр обхватил второй рукой запястье руки с пузырем. Тот колыхался, будто живой, и шел пятнами. Унномтюра заколотило. Фьольвир почувствовал, как выгибается под ногами пятачок тропы. Тьма вокруг стреляла черными искрами.

— Так… арнасон… — прохрипел Унномтюр. — Держи меня.

— Что? — не понял Фьольвир.

— Ру… руку держи… помогай.

— Руку?

— Вверх.

— Ага.

Фьольвир обхватил плечо спутника. Мышцы Унномтюра были как булыжники.

— Вверх!

— Сейчас.

Фьольвир налег, и ему показалось, будто он пытается сдвинуть гору. Или целого Эйяльтога. Пузырь дышал близким жаром. Пальцы так и норовили соскользнуть. Кое-как Фьольвиру удалось сцепить и как рычагом в сцепке приподнять локоть Унномтюра, но сил на это ушло столько, что он несколько мгновений бессмысленно сопел носом в хельк.

— Арнасон, — прошипел Унномтюр.

— Да, — отозвался Фьольвир.

— Еще не все.

— Я знаю.

— Так давай.

Фьольвир собрался. Какой-то пузырь из крови и монет… А он все-таки герой. Ну, хотелось бы так думать. Почти герой. Победитель Коггфальтаддира. Крушитель кааряйнов. И еще той твари у колодца. Он забыл, как ее звать. На «У»? На «А»? Во всех случаях вклад его, конечно, сомнителен, но если составлять песнь, прославляющую его подвиги… Хотя Хворвика Унномтюр зря.

— Арнасон…

— Здесь, здесь.

Фьольвир подсел и помогал тянуть руку Унномтюру уже всем, чем придется — плечом, головой, спиной, ногами, криком. Пузырь все больше тяжелел, все больше наливался жгучим светом, и тьма от него брызгала в стороны, обнажая то часть тонкого пути, то шероховатый камень, уходящий отвесно куда-то ввысь.

— Глаза, — выдохнул Унномтюр. — Глаза прикрой.

— Что?

— Глаза, Хэн тебя примори!

Фьольвир, продолжая задирать руку спутника вверх, зажмурился, но на мгновение все же запоздал. Свет полоснул лезвием, доставая, казалось, до самого затылка, под веками сделалось жарко, колко, влажно. Фьольвир уронил голову на грудь, пытаясь погасить боль, и закрылся ладонью.