От мысли, сколько пришлось отсыпать Геннадию за помощь, мне стало дурно. Да, уикэнд получился бриллиантовым. Но, в конце концов, оно того стоило. Если, конечно, не брать в расчет, что я чуть не рехнулась. Да и парень у меня вроде как босс, сильно не обеднеет. Приятный бонус, чего уж там.

Лыжи прицепили сбоку, забрались в кабину. За рулем сидел бандитского вида мужик в шапке с косичками. На мое робкое «здрасьте» зыркнул, но не ответил. Потянул рычаг – и вездеход рывком взял с места. До самой дороги я сидела, держась за Женьку так крепко, как будто он мог снова исчезнуть. Ехали молча, да разговаривать и не получилось бы – мотор ревел так, что закладывало уши. Наконец выбрались из леса и пересели в Кота.

До поселка ползли почти час, держась строго за Геннадием. Все так же молча. Меня мелко потряхивало: я все еще не могла поверить, что обошлось. Даже ущипнула себя пару раз, чтобы убедиться: нет, не сплю, на самом деле выбрались. Перед поворотом на шоссе Женька остановился, вышел, о чем-то поговорил с хозяином вездехода, потом они пожали друг другу руки, и только тогда я наконец по-настоящему выдохнула. И снова потекли слезы – на этот раз от облегчения.

– Оль, ну все, не надо, пожалуйста, - попросил Женька, выруливая на трассу.

– Да-а-а, - выла я, - ты не представляешь, как я испугалась.

– Ну елки, утром дошла бы на лыжах до карьера, позвонила бы своему Федору. Приехал бы за тобой.

– Дурак! – я от души треснула его по колену. – Я за тебя испугалась. Я-то дошла бы. А вот ты… Пошла бы – а там… от козлика рожки до ножки.

– Оль, я, знаешь, сам испугался. Иду, иду, снег все сильнее, на лыжи липнет, связи нет и нет. Хрен знает уже куда иду, то ли по дороге, то ли свернул где-то на просеку. Ни рук, ни ног, ни рожи. То ли ветер воет, то ли волки. Все, думаю, капец, приплыли. Хоть садись в сугроб и замерзай на хрен. Нет, надо идти, говорю себе, а то Оля там уже по потолку бегает.

– Еще как бегает! А надо-то было всего-навсего до утра подождать. Вместе и пошли бы потихонечку.

– Ну ты же знаешь, когда хорошая мысля приходит? – хмыкнул Женька.

– Знаю. Опосля.

– Ну вот… Слышу, вроде, шум. И свет сзади. Лесовоз. Как он меня не размазал только. Довез до поселка, а там уже подсказали, куда идти. Геннадий этот сначала уперся, у него там гости были, еле уломал.

– Дорого уломался?

– Дорого. Неважно. Главное – все позади.

Он свернул на обочину, остановился, подтащил меня к себе и долго-долго целовал. Не бешено, как до этого, но так, что внутри все замирало и дрожало.

– Ладно, поехали, - я осторожно оттолкнула его, с большим трудом заставив себя. – Еще пилить и пилить.

До дома мы добрались в третьем часу ночи. И даже чаю выпили с бутербродами. На все остальное забили. Залезли в постель, обнялись и тут же уснули. Я, правда, успела еще подумать, что надо будет утром позвонить Федьке и отпроситься на денек. А проснулась от того, что стало жарко. Очень жарко.

Я словно на печке спала. Точнее, обнимала печку. Женька дышал тяжело, с присвистом, и жаром от него несло очень так нифигово. Выбравшись из постели, я достала из тумбочки инфракрасный термометр, осторожно приложила к его лбу.

М-да… даже с погрешностью в полградуса, тридцать девять и две – это не есть гуд. Вот совсем. Нагулялся под снежком.

Часы показывали без десяти семь. Отключив будильник, я написала Федьке:

«Федул, извини, мне забибись как нужен на сегодня отгул».

У меня, между прочим, куча переработок, и я никогда ничего не требовала. И вообще за ним должок.

“ОК”, - прилетело через пару минут.

И что теперь? Будить или подождать, когда сам проснется?

Пока я думала, Женька приоткрыл глаза, поморщился, снова закрыл. И просипел:

– Че ж так хреново-то?

– Наверно, потому, что заболел.

Он хотел что-то сказать, но закашлялся.

– Черт, горло болит. И голова.

– И температура тридцать девять, - добавила я.

– Откуда ты знаешь? – вредным тоном поинтересовался Женька.

Я дернула подбородком в сторону термометра на столе и достала из тумбочки человеческий, ртутный. Встряхнула и сунула ему под мышку.

– Только не говори, что самдураквиноват.

– Да, вообще-то, не собиралась, - я пожала плечами. – Ты сам сказал.

Надувшись, он натянул одеяло по самые ноздри. И я поняла, что попала. Мужик Простуженный – это адово зло. Папа мой – человек стойкий и терпеливый, однажды со сломанной ногой километра три прошел, на палочку опираясь. Но стоило градуснику насплетничать про тридцать семь и две… Ну вот реально, хотелось пристрелить из милосердия. Чтобы не мучился. Похоже, тут то же самое. Да нет, похуже.

– Тридцать девять. Давай-ка скорую вызову.

– Сдурела? – прохрипел Женька и снова закашлялся. – Какая, на хер, скорая?