— Я этого не делала, — прошептала я, чувствуя, что задохнусь от правды.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не сказала копам.

Его губы сжались в прямую линию, глаза наполнились печалью, разочарованием и гневом. Так много гнева.

Слова пришли в спешке. Признание в моём личном грехе открыло шлюзы, и мои секреты выплеснулись из моей души.

— Меня накачали наркотиками. Я помню, как брала коктейль у кого-то у Джастина, но не помню у кого. Кто-то передавал их по кругу. Мой был накачан наркотиками. Или, может быть, они все были накачаны наркотиками. Я не уверена...

Я повернула голову, глядя в окно на город. Я не могла смотреть на Ванна. Я не могла вынести его осуждения.

— У меня есть воспоминания о том, что произошло, но они размыты. Туманны. Иногда я задаюсь вопросом, не выдумала ли я их полностью.

Я сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и позволила словам повиснуть в воздухе. Правда, во всей её запутанности, была похожа на то, что её сбросили с моста. Ощущение падения пронзило меня, как пушечный выстрел.

— Я не могу вспомнить, как он выглядел, — прошептала я. — У меня нет имени. Или описания. Или даже ясности в том, что именно произошло той ночью.

Ванн стиснул зубы. Я чувствовала его гнев, его возмущение. Меня затошнило, я слишком боялась спросить, было ли это направлено на меня.

И затем, как будто мне нужно было доказать свою правоту этому человеку, который доверял мне до сих пор, события ночи вывалились из меня.

— Раньше я была дикой, — сказала я ему. — Творила беспредел. Мой отец был болен, потом умирал, а потом умер… Хотя это началось ещё в старших классах. Мы были богатыми придурками, у которых было слишком много денег и недостаточно родительского надзора. Я была на вечеринках каждые выходные, и ничто не было запретным. Алкоголь, секс, наркотики… Когда мой отец умер, я просто… Я просто потеряла способность волноваться о последствиях. Он отсутствовал всю мою жизнь. Даже когда я жила в его доме, его там не было. Даже когда он проводил время со мной, его никогда там не было. Никогда по-настоящему не присутствовал. Я выросла с тем, кто манипулировал моей мамой. Или была компанией для светских вечеринок. Я не была его дочерью. Я была его оружием. К тому времени, когда я поступила в среднюю школу, и он больше не мог меня использовать, я даже не знала, в чём была моя цель. Я имею в виду, насколько это хреново? Вот тогда-то и началась пьянка. А потом наркотики. И я вышла из-под контроля. Когда он умер… Я не знаю, что-то щёлкнуло внутри меня. К тому времени, как я появилась на вечеринке у Джастина, я думала, что мне на всё наплевать. Я думала, что ничто не сможет заставить меня снова чувствовать. Ничто не могло заставить меня волноваться. А потом я приняла напиток, который не должна была пить. Воспоминания в лучшем случае расплывчаты. Я проснулась от того, что меня обхватили руки. Они были грубыми… болезненными. Я помню, как пыталась отмахнуться от них, но я была так чертовски слаба.

Слёзы снова потекли из моих глаз, и я была удивлена, что в моём теле осталась хоть капля влаги. Моя грудь содрогнулась, когда я попыталась дышать сквозь пронзительную боль в грудной клетке.

— Он стянул с меня одежду, и я не смогла его остановить. Я то приходила в сознание, то проваливалась, просыпаясь от сильнейшей боли. Он толкал меня в лицо рукой, заставляя замолчать, когда я пыталась протестовать. От него пахло слишком крепким одеколоном и дешёвым пивом, — я взглянула на Ванна, мой голос дрогнул, когда я увидела слёзы, отразившиеся в его глазах. — На следующее утро я проснулась голой и больной. Квартира Джастина была почти пуста. Но я не стала задерживаться, чтобы посмотреть, был ли там кто-нибудь или видел что-нибудь. Я сбежала. Я убежала. И я никогда не возвращалась.

— Ты никому не сказала?

Я покачала головой, выбившиеся пряди волос прилипли к моим мокрым щекам.

— Я не знала, что сказать. Мне было слишком стыдно сказать об этом Эзре. Мне следовало пойти в полицию, теперь я это понимаю. Но мне был двадцать один год, и я была в ужасе. У меня не было веских доказательств. Я не помнила, как выглядел этот парень. У меня ничего не было. Кроме того, в то время я боялась, что, если они вызовут свидетелей, они узнают, что были наркотики… Я не была таким добропорядочным гражданином, понимаешь? И мысль о том, что они используют на мне набор для изнасилования... — я икнула сквозь очередной всхлип, желая избавиться от стыда, который преследовал меня с того дня. — Я бы всё переделала, если бы могла. Я бы сделала всё, чтобы вернуться к тому утру и принять другие решения.

— Диллон...

— Я все-таки наконец-то сдала анализы на болезни и беременность. Примерно месяц спустя. Я не могла смириться с мыслью о том, что мне придётся вечно жить с чем-то венерическим. И я беспокоилась о ребёнке.

Моё сердце бешено колотилось от этих ужасных воспоминаний. Проблема насилия заключалась в том, что оно не заканчивалось после окончания акта. Сам акт, само изнасилование, было самой быстрой частью. Это было то, что будет преследовать меня всю мою жизнь. Это была боль и печаль, горе, стыд и смущение, глупая вина, которая даже не должна была быть моей. Ещё и тесты, которые были позже. Продолжающееся воздействие, когда я пыталась убедиться, что моё тело выжило так, как не выжила моя душа. И для тех женщин, которые были достаточно храбры, чтобы рассказать правоохранительным органам… у них было больше тестов и свидетельских показаний, у них были судебные дела и адвокаты, и возможность за возможностью вновь пережить свой ужас. Насильник ушёл свободным, как грёбанная птица, в то время как нам приходилось страдать от этого снова, и снова, и снова.

— Я чиста, — быстро добавила я. — И не было никакой беременности, вызванной этим, — слова были на вкус как пепел во рту, но мне всё же удалось их выплюнуть. — В этом смысле, я думаю, мне повезло.

Ванн двигался так быстро, что я едва успела перевести дыхание, прежде чем он опустился передо мной на колени, его руки осторожно легли на мои колени, его глаза были тёмными и напряжёнными.

— Не повезло. В этом нет ничего счастливого.

Его кончики пальцев впились в мои колени, и я обнаружила, что не хочу отталкивать его теперь, когда история вышла наружу, больше не скрываясь только во мне.

— Диллон, мне жаль, что это случилось с тобой. Это не нормально. Ничего в этом нет хорошего. Я потрясён тем, что тебе пришлось пережить насилие.

Я покачала головой, слёзы текли свободно.

— Я чувствую себя трусихой из-за того, что никогда никому не рассказывала. Он всё ещё может быть где-то там. Он всё ещё может делать это с другими женщинами.

Он бросился вперёд, обхватил меня руками, прижимая к себе.

— Ты не трусиха, — прошептал он мне в висок. — Ты самая храбрая женщина, которую я когда-либо знал.