Парни предпочли второе. Запели в суде так, что Каримов охерел…

— А Руслан? Почему он в инвалидном кресле?

— Только не говори, что тебе жалко эту мразь, — презрительно фыркаю.

— И все-таки… Что с ним?

— Воспаление хитрости, — пожимаю плечом.

— Вы так считаете?

— Травмы, которые в пылу ярости нанес ему Ян, я про побои, — делаю на этом акцент, — были достаточно серьезными. Недаром обвинение давило на то, что сын собирался забить его до смерти.… Но, Дарин, сейчас в инвалидном кресле Руслан не нуждается, поверь. Уже даже кости все срослись, не то, что кишки…

Морщится, забирая грязную посуду.

— Цирк, да и только, — встаю, чтобы сварить нам кофе.

— Его ведь не посадят в тюрьму, да? Они будут оспаривать решение суда?

— Будут, но он по итогу все равно сядет, поверь.

— Что-нибудь придумают, откупятся, — предполагает, рассуждая вслух.

— Вряд ли что-то изменится. Слишком много людей пострадало по вине этого ублюдка.

— А как вам удалось их разыскать? — интересуется, не скрывая удивления и восторга.

— Секрет фирмы. Ты же сама признала, что я — крутой адвокат, — горделиво выпячиваю грудь.

— Признала…

— Даже отрок с тобой в этом вопросе согласится. Печально, что сам он не возжелал последовать моему примеру.

— Не получилось задавить авторитетом? — принимается мыть посуду вручную, хотя на кухне есть рабочая посудомоечная машина.

Хозяйка, блин, ни дать, ни взять.

— У Яна были все шансы построить успешную карьеру в сфере юриспруденции, но в последний момент он вдруг решил сменить учебное заведение. Теперь мне ясно почему, — сверлю ее обвиняющим взором.

— Не во мне причина. Просто у него душа к юрфаку не лежит, — на полном серьезе заявляет она. — Он у вас человек творческий.

— Тю… На одном творчестве далеко не уедешь и капусты не срубишь.

— Деньги — далеко не главное, — спорит, вытирая ладони о вафельное полотенце.

Держите меня семеро. Такие женщины еще водятся в нашем меркантильном мире?

— Ян очень талантливый. Жаль, что вы не придаете этому значения.

— Мужик должен иметь достойную профессию.

— Есть множество таких, в которых он мог бы применить свой талант.

— Ерунда, — раздраженно отмахиваюсь. — Вам-то, бабам, такая хрень кажется дико романтичной. Ты, кстати, если не лень, разбери бардак в его мастерской.

— Не уверена, что хочу, — отчего-то упрямится и краснеет.

— А чего нет? — нахожу ее реакцию довольно забавной.

— Вряд ли это — хорошая идея, — произносит она уклончиво.

Ай-да Ян! Гаденыш… Видать с искусства начали, а постелью закончили. Ее пылающие щеки тому подтверждение.

— Как вообще тебя угораздило связаться с моим мерзавцем? — подпираю подбородок ладонью. — Что привлекло? Внешние данные, то бишь мои гены, в расчет не берем.

— Не знаю, — разглядывает пол под ногами. — В нем удивительно сочетаются несочетаемые вещи. Вот только восхищение в секунду может смениться острым разочарованием.

— И чем восхищалась? — любопытничаю совсем уж по-бабски.

— Независимостью. Прямолинейностью. Смелостью, — принимается петь дифирамбы.

— Это не смелость, а бравада, замешанная на вседозволенности и гипертрофированной уверенности в себе, — фыркаю насмешливо.

Она вдруг вскидывает на меня взгляд, от которого, клянусь, самые настоящие мурашки по телу разбегаются.

— Ваш сын, невзирая на пережитый в детстве кошмар, бросился в огонь спасать мальчика. Это, по-вашему, не смелость?

Что еще за чушь?

— Это было в Питере, во время прогулки нашей группы по Невскому проспекту. Квартира полыхала, ребенок был дома один. Если бы Ян не вытащил его оттуда, выбравшись в окно…

В памяти всплывают брошенные в пьяном бреду слова:

«Ты должен был спасти ее, чертов кусок дерьма. Хоть что-то стоящее мог сделать в своей жизни!»

— Господи, да вы представьте, как страшно ему было? Страшно снова не успеть.

Перед глазами стоит картинка двенадцатилетней давности. Восьмилетний Ян сидит на снегу. Стискивает бездыханное тело Алисы и просит ее вернуться.

Потираю виски, сжимаю челюсти до скрежета зубов.

— Вот видите… Что вообще вы знаете о нем? О его жизни?

Реагирую не сразу. И не так, как надо бы.