Вскидываю бровь.

Шизик обхватывает ствол. С минуту просто стоит с ним в обнимку, а затем медленно сползает вниз и укладывается рядом с «собеседником» на землю. Улыбается. По хер ему на грязь.

Жутковато здесь одним словом. Одно радует, за нехилое вознаграждение удалось организовать для моего отпрыска «особые условия». Отдельную, пусть и совдеповского вида палату, и щадящее лечение, направленное исключительно на то, чтобы ему помочь.

Покровский, наш нынешний лечащий врач, свою задачу понял предельно ясно. Как и то, что я попилю его надвое, в том случае, если что-то пойдет не так. Пичкать абы чем, применять сомнительные методики и превращать сына в овощ я не позволю.

От спектакля, в котором актер и режиссер представлены одним и тем же персонажем, меня отвлекает звук открывающейся двери.

А вот, собственно, и сам отпрыск явился.

— Выглядишь отвратно, — сообщаю с порога. — Какие-то проблемы?

— Проблема тут одна, твой гребаный «санаторий», — зло отвечает он, отодвигая стул.

— Все лучше, чем хлебать баланду за решеткой.

— Та решетка нравилась мне куда больше, чем эта. Но тебе ведь плевать, — усаживаясь, сообщает ядовито. — Сбылась наконец мечта, н-да?

Ухмыляется, идиот.

Сына, помещенного в стены дурки, в моих мечтах точно не было. Да, не раз хотелось отмудохать. Сослать золото добывать или лес рубить в Сибири. Колонией не раз пугал, когда отмазывал ото всякого дерьма, но все это так, для проформы.

— Напомнить, чем закончился твой опыт пребывания в СИЗО? — прислоняюсь спиной к подоконнику.

Недовольно кривит губы и хрустит шеей, а я вспоминаю видеоролик, который прислал мне дежурный посреди ночи.

— Как дела вообще? С Покровским поладили?

Знаю, что нет, но хочется его самого послушать. После перевода в психушку хоть разговаривать со мной начал. До этого в СИЗО с упорством барана хранил молчание.

— Бесит меня твой Фрейд.

Неоднозначный ответ. Уже неплохо…

— Кудри где? — интересуюсь, оценивая его новый, непривычный для меня имидж.

— Сбрил, — равнодушно пожимает плечом.

— Ну и дурак, — не могу сдержаться.

Нет ну на хрена, спрашивается, надо было это делать?

— Тебе какая разница, — ощетинивается. — Не ты ли вечно отправлял меня к парикмахеру?

Чисто из зависти, да. Мои-то кудри начали покидать голову еще лет пять назад.

— Мать придет в ужас, если когда-нибудь это увидит.

— Тоже мне потеря потерь… — фыркает, скосив глаза на стопку книг.

— А на черта сбрил? — искренне любопытно. Всю жизнь ведь кучерявым ходил.

— На спор. Люди тут… интересные, — давит кривую улыбку. — Развлекаемся, как можем.

— Это тебе, — поясняю, замечая очередной взгляд нарика-книгофила, обращенный в сторону макулатуры.

— Верни назад, — командует холодно. Сам себе противоречит…

— Это из СИЗО.

— В смысле?

Тянется за одним из талмутов. Открывает на середине. Читает какие-то пометки, сделанные карандашом.

— Ну я так понимаю, это недошедшие до тебя передачки.

— Все равно верни, — упирается рогом.

Вот ведь морда противная, и как я при этом девчонке в глаза должен смотреть?

— Скажи ей, что мне это больше неинтересно.

Говнюк. Неинтересно, как же! А то я не приметил, как дрожали его пальцы, перелистывающие страницы.

— Так че там мать?

— В депрессии. К тебе сюда не поведу, а то придется оставить в соседней палате.

— Не надо было вообще ей говорить, — смотрит на меня недовольно. — Пусть бы дальше тусила в этой своей Италии.

— Не гони, все равно узнала бы от кого-нибудь.

— От кого?

— Я тебя умоляю. Слухами земля полнится.

— Очкуешь из-за пятна на репутации? — закидывает руки за голову.

— Собаки лают, караван идет, — заявляю деловито.

Заразил, падла, умными изречениями. Вечно ходил тяфкал под ухо.

— Суд над Каримовым состоится послезавтра? — откидываясь на спинку стула, уточняет как бы невзначай.

— Да.

Такое количество исков на моей памяти подано впервые. Каримов-старший уже подумывает о смене рода деятельности. Сынок поднасрал конкретно, столько грязных историй за спиной собрал…