— А лимон зачем?

— Все тебе надо. Понадобится. Но уже в тарелку.

— Ясно.

— Идем. Здесь дышать нечем, — открываю фрамугу, чтобы проветрить.

В зале оживает ее телефон, оставленный на кофейном столике. Несется со всех ног, чтобы успеть ответить.

— Алло! Да, Леш!

Мужское имя вынуждает поднапрячься, но потом до меня доходит — она разговаривает с братом.

— Вернулись. Отлично съездили! В Останкино очень интересно! Пока не знаю, скоро. А ты уже дома? Давай не допоздна, ладно? Чтобы я тебя не искала.

Сбрасывает вызов и прикладывает телефон к подбородку.

— Проблемы?

— Да Лешка опять непонятно где. Родители улетели в Новосибирск на пару дней. Вот он и решил, что может весело провести выходные.

— И что? Дайте парню продышаться.

Предки у Арсеньевой чересчур беспокойные. Любители со всех сторон перекрыть кислород.

— Время еще детское, восемь. Расслабься.

— А если опять вляпается во что-нибудь…

— Не нагнетай. Ну завис у друзей, с кем не бывает.

Возвращает книжку на полку и тягостно вздыхает. Уже небось заранее себя накрутила. Но меня, не буду кривить душой, снова беспокоит только чертова рубашка. Даша смотрится в ней просто убийственно.

Внезапно гаснет свет.

— Ой. Что это? — спрашивает испуганно.

— Без понятия. Третий раз за неделю.

Встаю с дивана.

Задолбали реально.

— Где ты, Ян? Мне страшно…

— Здесь, у окна. Опять весь дом вырубили по ходу.

— Это надолго? — подходит ко мне и тоже прилипает носом к стеклу.

— Не знаю.

— Солянка при свечах, — улыбается, поднимая взгляд. — Это и правда было очень вкусно. Спасибо!

— Не думай, что все затевалось твоей похвалы ради, — отзываюсь равнодушно.

Уголок ее губ едва заметно поднимается вверх.

— Что?

— Скажи честно, ты готовил вот так кому-нибудь? — прищуривается.

— Беркутов у нас немощный, — пожимаю плечом.

Этот идиот даже хлеб не в состоянии нарезать. В прошлый раз всю кухню мне залил своей кровью. Рукожоп.

— Я про девушек, Ян, — уточняет тихо.

— Нет. Посуду вымой.

Кивает и поднимается со стула. Молча забирает свою тарелку, а затем и мою. Идет к раковине.

— А что с лицом? — спустя пару минут осведомляюсь недовольно.

Качает головой и закусывает губу.

— Арсеньева…

— Мне просто приятно, что ты сделал это для меня. Вот и все, — бормочет, выставляя чистую посуду на махровое полотенце.

Тоже мне подвиг…

Вытирает руки. Поворачивается, улыбается и пожимает плечом.

Смотрим друг на друга. Долго, внимательно, пристально…

Я снова откровенно ее разглядываю. На то и даны глаза, верно?

Маленькая. Худенькая. Хрупкая.

Такая девочка…

Ее природная женственность бьет по живому. Пробуждает инстинкты. И нет, не только самый примитивный из них. Прежде всего мне дико хочется спрятать ее ото всех.

А надо бы от самого себя…

Мой взгляд плавно перемещается по стройной фигуре снизу вверх.

Танцующее пламя свечи, стоящей на столе, красиво подсвечивает молочно-бледную кожу. Светлые волосы отливают теплым золотом. Глаза ярко блестят.

— Иди сюда, — зову ее севшим голосом.

Послушно двигается в мою сторону. Останавливается в шаге от меня, но я ловлю тонкое запястье пальцами и привлекаю к себе, вынуждая сесть ко мне на колени.

Поднимает руку и ласково убирает упавшие на лоб пряди.

Ощущаю болезненный укол под ребрами.

Есть в этом простом движении нечто давно позабытое.

— Поцелуй.

Звучит излишне требовательно.

Она робеет на несколько непозволительно долгих секунд, но затем, склонив голову вправо, осторожно прижимается губами к моей щеке.

И еще раз…

Нежно и чувственно скользит ими вдоль скулы. Спускается чуть ниже к подбородку. Слегка задевает уголок рта.

Обнимает меня за шею, немного отстраняясь.

Так по-детски… Но меня все равно кроет. Причем как-то по-особенному. Ведь то, что было до нее, начинает тлеть в памяти пеплом.

Я испытываю странное и доселе незнакомое мне чувство — рядом с ней хочется отмыться от той грязи, что тащится за мной багажом. Не для того, чтобы казаться лучше. Нет. Просто чтобы ее не испачкать. (Что я обязательно сделаю. Тут, к сожалению, без вариантов).