— Непременно…

— Хоть бы постригся, ей богу, ходишь, как не пойми кто!

— Зависть — дрянное чувство, бать.

Его-то патлы давно редеть начали… Лет пять как носит короткую стрижку.

Вздыхает и машет на меня рукой.

— Мать набери.

Прется куда-то. В ванную, что ли…

Жду его в коридоре. Очень хочется, чтобы он поскорее ушел. Терпеть не могу эти его инквизиторские визиты.

Шум воды. Какой-то грохот. Мат.

Выходит. Поправляет костюм.

— Что ты там забыл?

— Отлить в доме отца не могу, что ли? — передразнивает мою манеру речи.

— Лучше бы на могилу к нему сходил, — замечаю сухо.

— А поможет? Толку, что ты у могилы сестры сидишь? — ядовито парирует он. — Легче становится?

Сглатываю. И в глотке будто осколки. Он, как и я, знает, куда надо бить, так чтоб наверняка…

— То-то же, Абрамов-младший. Молчи…

— Убирайся, — болезненно морщусь.

— Шмотье чье развешено в ванной? Очередную шваль сюда притащил?

— Заткнись.

— Я вышвырну ее отсюда. Еще и в обезьянник посажу на ночь. Вечно собираете тут с Ромой всякую шушеру.

— Не надо в обезьянник. Я… сама уйду.

Голос Арсеньевой звучит тихо, но твердо.

Оборачиваюсь. Стоит у стены. Смотрит на нас испуганно.

— А вот, собственно, и наша малолетняя подстилка материализовалась! — торжественно произносит отец.

— Не разговаривай с ней так! — резко толкаю его в грудь. — Подстилка — твоя секретарша!

— Ян, не надо, пожалуйста, Ян… — отчаянно просит Даша, подбегая ко мне.

— На родного отца бросаешься? Из-за куска шаболды? — он дергает ее за рукав.

Скалится.

Забавляется.

Происходящее явно его веселит.

А я больше ничего не слышу и не вижу.

Только слепящая ярость перед глазами…

Отец Яна уже минут как десять назад покинул квартиру, но меня до сих пор откровенно трясет. Да и отдельные фразы неприятного диалога, свидетелем которого я стала, все еще стучат набатом в ушах. Невольно подталкивая к размышлениям о том, что в семье Абрамовых происходит нечто ужасное.

Честно, я пребываю в состояния полнейшего шока, ведь никогда не видела вот таких отношений между родителем и ребенком. Столько грязи, колких, ядовитых фраз и взаимных оскорблений… Тяжело поверить в то, что речь идет об отце и сыне. Ума не приложу, как они дошли до такого…

— Зачем ты вышла? Просил ведь не высовываться! — высказывает, демонстрируя свое недовольство.

— Он бы все равно меня обнаружил.

— Сказано было сидеть там. Что не ясно? — напряженно сжимает челюсти.

— Давай-ка приложим это, — нахмурившись, предлагаю я.

— Не надо, — отказывается, отворачиваясь.

— Надо. Отек уйдет и болеть меньше будет.

— Мне не больно.

Игнорирую его слова и прикладываю к припухшей скуле пачку сливочного масла, обернутую в вафельное полотенце.

— Почему ты вечно делаешь по-своему, Даша? — произносит раздраженно.

Я опускаю глаза. Мне нечего на это ответить… Наверное, конкретно в этой ситуации хотелось посмотреть в глаза человеку, столь ненавидящего собственного сына. Плюс перспектива отправиться в обезьянник совсем не прельщала. Мои родители такого поворота уж точно не оценили бы.

— Это ведь… случилось не впервые, да? — рискую спросить, хоть и понимаю, что вопрос слишком личный.

Ян невесело усмехается. Исходя из чего делаю неутешительный вывод: не впервые.

— И все-таки уйти нужно было мне.

— Нет.

Вздыхаю, вспоминая их потасовку. Отец ударил его первым и потребовал, чтобы тот «немедленно вышвырнул меня вон». Ян не поднял руку в ответ… но довольно грубо выставил из квартиры родителя, а не меня.

Наблюдать за этим было по-настоящему страшно. До сих пор произошедшее не укладывается в голове.

— Я не понимаю, как же так?! — восклицаю растерянно. — Вы ведь друг для друга — самые родные люди.

— И родные в одночасье могут стать чужими, — равнодушно пожимает плечом.

— Мне показалось, что он тебя ненавидит, — признаюсь я честно.

— Не показалось. Но это взаимно, так что мне глубоко плевать, — ухмыляется, убирая мою руку от лица.

— Разве горе не сближает? — шепчу тихо.

— Как видишь, не всегда.

— Сложилось впечатление, будто он винит тебя в случившемся. Что тогда произошло, Ян? Почему он так относится к тебе?