— После нашей драки он уехал. А тебя в зале искал тот самый пацан с фотографии. Тогда-то я и подумал, что мы все сделали правильно.

— Это был мой брат! — защищаюсь отчаянно.

— Да кто знал! Я ж его не видел, когда был у вас дома. И ты не рассказывала о том, что у тебя есть брат!

— Я говорила тебе!

— Не запомнил значит, идиот.

Театр абсурда, не иначе.

— Почему твои родители не обратились в полицию? Ну… из-за лимонада и его содержимого.

— Да кто поверил бы, что не сама! Да и потом, Ром, было уже не до этого.

Его лицо искажается в гримасе. А меня тут же безжалостно атакуют воспоминания…

Понедельник.

Утро. Я прихожу лишь к третьему уроку, потому что сдавала анализы у мамы в клинике.

Захожу в холл. Раздеваюсь в гардеробной и поднимаюсь на нужный этаж, уже тогда начиная замечать странные взгляды, обращенные в мою сторону.

Думаю, что разлетелись сплетни с «праздника» и спокойно провожу перемену в рекреации.

Парни-старшеклассники, идущие мимо, показывают неприличный жест, смеются. Ухмыляются и девочки, презрительно морща нос. Где-то здесь я начинаю подозревать неладное, однако поразмыслить на эту тему не успеваю, ведь в коридоре появляется Венера Львовна, с яркими, пунцовыми пятнами на щеках.

Пренебрежительно поджав тонкие губы, сообщает, что я должна немедленно последовать за ней. Идем молча, но я замечаю, что весь путь до административного корпуса она часто и надсадно дышит, будто сдерживается из последних сил, дабы не сорваться.

В кабинете руководителя присутствуют пять человек: два методиста, школьный психолог, сам директор и Элеонора Андреевна. Ловлю ее сочувствующий взгляд — и сомнений не остается. Произошло нечто ужасное. Непоправимое.

Меня сажают в холодное кожаное кресло, а затем Венера Львовна начинает кричать, требуя моего немедленного отчисления из гимназии.

Пельш разглядывает свои ладони, и ее лицо с каждой секундой багровеет все сильнее.

Борис Ефимович просит всех успокоиться. Начинает задавать мне вопросы, пытаясь выяснить, знаю ли я о произошедшем. Когда понимает, что нет, осторожно сообщает мне о том, что по школе разошелся некий ролик с моим участием…

Видимо, что-то из «Сантафе». Я ведь вообще практически не помню определенный отрезок времени.

Венера Львовна снова кричит. На психолога, на Пельш. Говорит что-то о классных часах, посвященных теме нравственности, которые той следует проводить вместо того, чтобы есть булки в столовой.

В дверь стучат. На пороге появляется моя мама. Всполошенная, разнервничавшаяся, раскрасневшаяся с мороза. Здоровается со всеми, наспех скидывает старую дубленку и присаживается на стул, который выставляют для нее прямо в центр кабинета.

— Ну, полюбуйтесь, как воспитали! — гневно произносит Дубинина, вкладывая ей в руки свой телефон.

Я слышу вступление песни Kadi Prayers… и мой мир стремительно рушится.

Раскалывается надвое.

На «до» и «после».

Распадается на атомы…

Один из совместных вечеров. Ян. Свечи. Я танцую.

Как он мог… Зачем… Это ведь было только для него…

Хрип ужаса застревает в моем горле. Вскакиваю и выдираю злосчастный телефон из ее рук.

Мама бледнеет. Стискивает до скрежета ремень любимой сумки.

— Мам…

— Нет, Дарина. Пусть мать посмотрит и послушает, что было дальше! Пусть узнает, чем ее несовершеннолетняя дочь занимается! — настаивает Венера, отбирая смартфон назад. — Гордость Новосибирской школы! Приняли на свою голову!

Стыд опаляет щеки.

Никогда не забуду взгляд матери. Столько в нем было растерянности, порицания, осуждения. Разочарования…

Уже тогда я знала. Не поймет и никогда не простит…