— Когда-нибудь кофе тебя погубит, — щебечет нежным голоском Рина и с улыбкой садится рядом. А я завидую ее таланту изображать, что между нами ничего не было, будто несколькими часами ранее она не извивалась в моих руках, не целовала отчаянно и жадно.

— Иди назад, — недовольно бурчу, выполняя распоряжение босса: возить девчонку только на заднем сидении автомобиля, а сам просто не в силах выносить ее присутствие так близко, вдыхать проклятый аромат жасмина и знать, что она больше не моя.

— Лерой, не ворчи, — Рина пристёгивает ремень и с ходу начинает копаться в магнитоле. — Господи, как ты это слушаешь?

 Понимаю, что спорить бессмысленно. Завожу мотор и срываюсь с места, постепенно сливаясь с общим потоком авто на трассе. Второй раз за день мы заперты в салоне моего автомобиля. Вот только сейчас настроение Кшинской существенно отличается: она кажется счастливой!

 — Помирились?— спрашиваю, заведомо зная ответ.

— Ага! — кивает, расплываясь в широченной улыбке. А у меня всё сжимается внутри от ревности!

Стараюсь не смотреть в её сторону, но тонкие проворные пальчики то и дело мельтешат в зоне видимости, безжалостно бракуя мой плейлист.

 — Потому такая довольная? — не выдерживаю её молчания, словно чувствую, что ей есть чем меня удивить.

— Не только,— наконец остановившись на какой-то барабанящей по ушам композиции, отвечает, еле сдерживая рвущуюся на волю радость.

 — Что ещё? — стараюсь звучать равнодушно и пренебрежительно.

— Я замуж выхожу, Лерой!

Жесткий удар по тормозам. Ремень безопасности впивается в кожу, а руки — в руль. Авто, встрепенувшись, резко останавливается на обочине, поднимая за собой огромные клубы пыли.

— Повтори! — смотрю на девчонку и мысленно заклинаю ту свести всё в шутку.

— Что со слухом проблемы? — подъедает она, — Паша сделал мне предложение. Я замуж выхожу! Свадьба через месяц!

Арина.

— Свадьба? — непонимающе повторяет Лерой, а я стараюсь не встречаться с ним взглядом. Это лишнее. Мне и без того больно. — Зачем, Рин?

— А зачем, Амиров, люди женятся? — натягиваю улыбку, не сбавляя оборотов. Теперь для всех я счастливая невеста. Особенно для Лероя.

 — Ради семьи, Арин, детей, — объясняет мне, как маленькой, словно я действительно ничего не понимаю. — По любви огромной. Вы же едва знакомы, глупая...

На его лице замешательство, смешанное с чем-то, напоминающим жалость. Пусть так, но я свой выбор сделала.

— Огромная любовь,— замечаю, мечтательно закатывая глаза, — это как раз про нас с Пашей.

Лерой отчаянно качает головой. Не верит. А мне уже без разницы…

 — Ты же Макеева толком не знаешь, Рина! — не унимается Амиров, а я мечтаю, чтобы он замолчал. Я все понимаю! Но и Паша прав: брак с ним — моя единственная возможность почувствовать себя если не счастливой, то, по крайней мере, свободной.

— После свадьбы узнаю, — кидаю в ответ первое, что приходит в голову. — Лерой, ты же сам его лично проверял! Как там: Макеев идеальный для меня вариант? Твои слова?

— Жить ты с моим отчетом собираешься или с реальным человеком?

— Да, что ты прицепился к Паше? Чем он хуже тебя? Красивый, веселый, щедрый. Мне с ним хорошо! В чем проблема?

— Проблема в том, что он тебя не любит! — бьет по рулю Амиров, выплескивая свой гнев. – Как и ты его!

— А вот это, Валерий Таирович, вас больше не касается.

— Дура ты, мелкая! — цедит Амиров, небрежно выезжая с обочины так, что ремень безопасности вновь до боли впивается в кожу.

Наплевав на правила приличия, поджимаю колени к груди и, отвернувшись к окну, смотрю на пролетающие мимо огни ночного города. Лерой, как назло, едет медленно и добивает своим молчанием. Сейчас оно кажется особенно невыносимым и тягучим. Не выдерживаю и прибавляю громкость незнакомой мне композиции в надежде отвлечься, перестать думать, сожалеть, вспоминать. Но доносящийся из динамиков мужской голос, что с надрывом повторяет одну и ту же фразу на английском, точно читая мои мысли, добивает окончательно.

«Я ненавижу в тебе абсолютно всё, 

Так почему я люблю тебя? 

Я ненавижу в тебе абсолютно всё, 

Так почему я люблю тебя?»^1 

Украдкой смотрю на Амирова, на мгновение воскрешая в памяти наше утро, и хочу в голос орать слова песни, понимая, что как бы ни отрекалась от него, сколько ни обвиняла во всех смертных грехах, другого никогда не смогу желать так, как его. Это наваждение, больная зависимость, сумасшествие.