Стягивает бретельку с моего плеча.

— Оо… — отворачиваюсь, закрывая лицо руками. — Пожалуйста, стоп. Не так быстро.

— Как порядочный мужчина я должен сначала жениться? — щедро осыпает поцелуями мои голые плечи.

— Не помешало бы!.. — ляпаю я, исключительно, чтобы хоть как-то притормозить этот таран, сметающий на своем пути все доводы.

— Я согласен. Вс"e правильно. Иди в душ, и спускайся. Будем завтракать. А после у нас — мой подарок, который я обещал тебе. А любить буду после.

Выходит. С облегчением выдыхаю. Тело тряс"eт от бродящих по нему чувственных токов. Вот это натиск! Представляю нас вместе в душе, и колени мои подкашиваются. Как бы он взял меня? Сзади?! Гася стон, сползаю вниз по стене. Демон…

Выйдя из душа крепче завязываю верёвки на шароварах. Развязываются от одного только взгляда его! Ужас…

Прячу грудь под пышный свитер. Промакивая волосы полотенцем, спускаюсь вниз. Пахнет чаем. Дэм о чем-то разговаривает с Тихоном.

— Можно? — спрашивает Тихон.

— Да. Но пусть кто-то сядет с тобой.

— О чем вы? — захожу я.

Переглядываются, но не отвечают.

— Эй! — возмущаюсь я.

— Это мужской разговор, не подслушивай, — отодвигает для меня стул Демид.

Тиша ставит передо мной стакан с чаем. Беру кусок вчерашнего пирога. За окном уже смеркается. Тиша, балуясь зажигалкой, щелкает, поднося пламя к оплывшим свечам на подоконнике. Фитили загораются.

— Тиш, положи.

Спрыгивает с подоконника, моет за собой чашку.

— Тихий, у нас разговор… — стреляет ему Демид взглядом на выход из кухни и протягивает в ладони ключи от машины.

— Не рановато ли? — беспокоюсь я.

— В самый раз.

Забирая ключ из ладони Дэма и прихватив горсть конфет, Тиша уходит в гостиную.

Дэм достает папку. Раскладывает рядом со мной документы. Отставляю в сторону недопитый чай.

— Читай.

Достаёт «паркер», щелкает им, вкладывая ручку мне в руку.

Настороженно бегу рассеянным взглядом по бумагам.

Он стоит спиной ко мне, у подоконника.

— Да? — отвечает на звонок. — Здравствуй, Наталья.

Женское имя дергает меня, не позволяя дальше читать, я поднимаю глаза.

— Мне жаль. Но почему ты звонишь мне? Чем я могу тебе помочь? Убедить отца? — удивленно. — Боюсь, это невозможно. Теперь, тебе лучше сделать так, как говорит он.

Он слушает ее, присаживаясь на подоконник и сжимая переносицу, морщится, вздыхая, проводит пятерней по волосам.

— Это был твой выбор, Наталья. Надо принять его плоды.

Убирает телефон в карман, хмуро глядя в пространство перед собой.

— А что случилось?

— У отца онкология. Он проходит лучевую терапию.

— Какой кошмар…

— Да, всё вроде бы было терпимо. Но он не счел нужным сообщить об этом жене. Но в их, так скажем, условиях брака, жестко стоял вопрос о детях. Он был категорически против. Сама понимаешь… Наталья же не сочла нужным сообщить ему о беременности, пока не прошли все сроки прерывания беременности и он не заметил живот, который уже иначе интерпретировать нельзя. Последний скрининг показал генетическую мутацию.

Хватаюсь руками за живот, кровь от ужаса отливает от лица.

— Теперь она хочет избавиться от ребенка. А отец не позволяет ей. Он уже будет жизнеспособен, даже если простимулировать роды. У меня будет еще один брат.

Расстроенно веду взглядом, не зная, что сказать.

— Это плохо? Он же ребенок, он не виноват…

Дэм пожимает плечами.

— Да нет. Меня это никак заденет. Мы теперь с отцом в разных лодках. Разве ты не прочитала?

— О… сейчас, — опускаю глаза в документы.

Присаживается рядом.

— В общем, так: это вс"e — новая фирма, в которую я перевел половину тех активов, что обеспечило нам тво"e приданное и моя работа десятилетняя работа с заказчиками. Эта фирма теперь моя. Я заключил на не крупный посреднический контракт. Вот это — контрольный пакет акций.

Пододвигает ещё одну папку.

— Вернее, это документ права собственности. Оформленный на тво"e имя.

— Что? — не понимаю я.

— Тебе сейчас надо сделать выбор: Родион и совместное с ним право собственности на половину активов Черкасовых. До момента тридцатилетия твоего ребенка. Но с пониманием, что отца через некоторое время не станет, и ты останешься один на один с Родионом. И доживет ли хоть что-то до тридцатилетия твоего ребенка — большой вопрос.