Шрифт:
И причиной счастья, которое испытывала, было вовсе не то, где находилась. Для меня не имело значения, по каким ресторанам водил нас с Машей Лавров, было плевать, в насколько дорогом отеле мы живем… Все это было лишь оберткой, дурацким фантиком. Суть же была совсем в ином…
В том, кто находился со мной рядом. В том, на что он был готов…
Нет, я сдалась задолго до этой ночи, которую мы провели вместе. Ночи, которая показала мне, насколько же я нуждалась в этом мужчине - именно этом мужчине!
– и ни в ком ином. Как глупа была, когда пыталась его оттолкнуть…
Но один-единственный его поступок ясно дал мне понять, как глубоко ошибалась. Это - готовность Лаврова принять Машу, как родную, даже если на самом деле она была не от него. И если это не говорило о том, сколь серьезны его намерения по отношению ко мне и Маше, то что же тогда говорило?
Как мама, которая желала для своего ребенка только лучшего, я не имела ни единого шанса устоять перед тем, кто готов был нам это дать. Не просто деньги на содержание, а в первую очередь - себя самого.
Я улыбнулась, вспомнив то, как Костя полез на дерево, чтобы спасти Петеньку. Конечно, он выглядел в тот момент в глазах Маши настоящим героем. Но он был и моим героем тоже. Мужчина, готовый сделать все ради того, чтобы ребенок не плакал.
Я протянула руку, погладив по щеке мирно спящего рядом Костю. Большую часть ночи мы провели так, словно пытались отыграть у судьбы все упущенные по дурости годы. И теперь, когда он все же задремал, я сама никак не могла сомкнуть глаз, боясь, что могу проснуться и обнаружить, что все это - море, страсть, и то, что Костя все же отец Маши - было лишь моей фантазией.
Но усталость, тем не менее, взяла свое. Крепко обнимая за талию человека, которого ждала всю свою жизнь, я незаметно для себя провалилась в сон.
– Может, все-таки проводить вас до двери?
– настойчиво вопрошал Костя пару дней спустя, когда такси высадило нас троих у моего дома.
– Это ни к чему, - улыбнулась в ответ.
– Никто не похитит нас на пути от лифта до двери среди белого дня.
Я шутила, но Лавров отчего-то тут же нахмурился, будто и впрямь считал, что такое возможно.
– Все будет нормально, - шепнула я ему.
– Езжай. А то опоздаешь на свою важную встречу.
Я с шутливой деловитостью поправила ему и без того идеальный галстук, и поймала на себе ответный взгляд, полный такого желания, будто и не было последних трех ночей, которые провели вместе.
– Да целуйтесь вы уже!
– донесся до нас голос Маши.
– Мы с Петенькой отвернемся и не будем подсматривать.
Я рассмеялась было, но смех оборвался сам собой, когда Лавров жадно приник к моим губам, будто только и ждал одобрения дочери для такого действа.
От его твердых, горячих губ внутри меня что-то мигом полыхнуло, потянувшись к нему, как огонь тянется к ветру. От этого поцелуя - очень требовательного, но вместе с тем - нежного, в теле зарождался такой голод, что это начинало казаться уже попросту неприличным.
– Иди, умоляю, - прошептала ему в губы, с огромным трудом разорвав поцелуй.
– Иначе я не смогу тебя отпустить…
– Это звучит так соблазнительно, что я уже думаю - а не послать ли к черту эти дурацкие переговоры?
– откликнулся он.
Я захихикала, воспринимая это как шутку, хотя Костя смотрел на меня так, словно действительно способен был на подобное.
– Иди же, - сказала твердо, отстраняясь от него.
– А то кто будет платить мне зарплату, если ты вдруг разоришься?
Он хмыкнул, оценив по достоинству юмор, но тон его был очень серьезным, когда он сказал:
– Вы с Машей никогда не будете ни в чем нуждаться.
Эти слова, прозвучавшие будто клятва, повергли меня в смущение.
– Я не имела в виду…
– Я знаю.
Он притянул меня к себе, оставив на губах последний жаркий поцелуй и, помахав нам на прощание, снова нырнул в ожидавшее его за поворотом такси.
Мы же с Машей вошли в подъезд и вызвали лифт. А когда вышли на своем этаже… я в смятении поняла - Костя был не так уж и неправ, волнуясь о подстерегавшей нас опасности.
– Привет, - протянул лениво Малиновский, окидывая меня таким взглядом, словно по одному лишь внешнему виду способен был все обо мне понять.
– Что вам нужно?
– не скрывая неприязни, озвучила вслух дочь то, о чем я сама успела только подумать.