— А диарея, по-твоему, от чего? От отравления.

— Ну, может быть, — согласился он. — Посмотрите, как я раскрасил свою панаму.

Они еще долго обсуждали красящие восковые плоды, а Карл Борисович с блаженной улыбкой сидел, прижавшись к радиоприемнику, и представлял, что находится рядом. Вот он расспрашивает Гюстава о жизни во Франции в начале двадцатого века, вот вместе с Оливером ловит рыбу, а вот с Луизой накрывает на стол. Прямо, как большая дружная семья. Жаль, только мамы нет.

Тут Карл Борисович вспомнил, что хотел с Марией сходить на кладбище. Он спрятал радиоприемник в шкаф, вышел из номера и запер дверь.

«Где же Машенька? — подумал он и набрал ее номер второй раз. — Вроде на больничном. Должна дома сидеть с больной спиной».

Он уже хотел положить трубку, но гудки пропали и послышался слабый голос Марии:

— Алло. Кто это?

— Машенька, это я. Что с голосом? Заболела?

Вместо ответа Мария зарыдала.

— Что случилось, Маша? — испугался он, но она не ответила и продолжала горько плакать.

— Я сейчас приеду. Никуда не уходи!

Встревоженный профессор выбежал на улицу, но вспомнил, что машина осталась на парковке завода и вернулся назад.

— Такси! Вызовите мне такси. Срочно! — закричал он администратору.

Весь путь до дома уборщицы Марии обеспокоенный Карл Борисович подгонял таксиста.

— Здесь можно быстрее, патруль никогда сюда не заезжает…Обгоняйте этот утиль, еле тащится! Блин, красный.

На светофоре таксист повернулся к нему и с насмешкой спросил:

— На роды, что ли, торопишься?

— Ага, на роды, — торопливо ответил он и кивнул. — Езжай давай, уже желтый.

Карл Борисович расплатился, зашел в подъезд и побежал вверх по лестнице.

«На третьем или четвертом этаже? Помню, что квартира слева. Дверь вроде бы черного цвета».

Он постучал об черную дверь на четвертом этаже и замер в ожидании. Прошло пять секунд, десять, двадцать, но никто не открывал.

«Перепутал, наверное. Хотя на третьем дверь красная. Может, перекрасили», — он хотел уйти, но замок щелкнул и дверь открылась.

— Машенька, что случилось? — выдохнул он, увидев растрепанную и красную от слез Марию.

Она ничего не ответила, развернулась и исчезла в глубине квартиры. Карл Борисович зашел, закрыл дверь и пошел следом.

— Суп будешь? — тихо спросила она.

— Буду, — он сел за стол и вопросительно уставился на Марию, которая старательно избегала встретиться с ним взглядом.

Она поставила перед ним миску с супом и плетеную корзинку, в которой лежал хлеб. Профессор начал есть, не сводя глаз с Марии.

— Очень вкусно, Машенька. Спасибо. Я помою за собой, — он подошел к раковине, но она опередила его и отобрала грязную посуду.

— Не надо. Я сама.

Карл Борисович взял ее за руку и участливо спросил:

— У тебя где-то болит? Может, с дочкой что-то случилось?

Она прижала кухонное полотенце к лицу и зарыдала. Профессор обнял ее и погладил по спине:

— Расскажи, легче станет. Если что, у меня есть связи и деньги. Я тебе помогу. Только прошу, не молчи. Пожалуйста, Маша!

Она отстранилась и села на табуретку у стола.

— Эх, Карлуша, поздно. Уже слишком поздно.

— Что поздно-то? Не томи, говори!

Она горько усмехнулась и покачала головой.

— Я-то думала, что от работы спина болит, а оказалось от рака.

У Карла Борисовича перехватило дыхание.

— Как от рака? Ты же здоровая была. Вон, какие ведра таскала.

— И я так думала, а, оказывается, уже последняя стадия. Дали таблеток, чтобы не мучилась и домой отправили умирать. Все, прожила я свой век. Завтра куплю платье и туфли на похороны, чтобы дочке потом не бегать.

Он опустился перед ней на корточки и заглянул в опухшие от слез глаза.

— Машенька, даже не думай об этом. Поняла меня? Я что-нибудь придумаю. А ты, держись. Не хорони себя раньше времени. Я, обязательно, придумаю, как тебя спасти, — с жаром сказал он и резко встал, отчего хрустнули колени. — Пойду. Вытри слезы, они не помогут. Позвоню тебе вечером.

Он размашистым шагом вышел из квартиры.

«Ну уж дудки! На этот раз ты меня не проведешь, Смертушка. Не отдам я тебе Машу. Вот увидишь, — подумал он и остановился. — Надо магнитофон купить и кассет побольше».