Самгину все анекдоты казались одинаково глупыми. Он видел, что сегодня ему не удастся побеседовать с Таисьей, и хотел уйти, но его заинтересовала речь Розы Грейман. Роза только что пришла и, должно быть, тоже принесла какую-то новость, встреченную недоверчиво. Сидя на стуле боком к его спинке, держась за нее одной рукой, а пальцем другой грозя Хотяинцеву и Говоркову, она говорила:

– Вы-как гимназисты. Вам кажется, что вы сделали революцию, получили эту смешную вашу Думу и - уже взрослые люди, уже европейцы, уже можете сжечь учебники, чтоб забыть, чему учились?

– Бей, Роза!
– с натугой кричал Дронов, согнувшись, вытаскивая из бутылки пробку.
– Бей, чтоб не зазнавались!

Она не требовала поощрений, ее не сильный, тонкий, но горячий голосок ввинчивался в шум, точно буравчик, и ворчливые, вполголоса, реплики Хотяинцева не заглушали его.

– Вы думаете: если вас не повесили, так вы победили? Да?

– Что вы хотите сказать?
– закричал Говорков. Шемякин взглянул на него и болезненно сморщил свое лицо, похожее на огромное румяное яблоко.

– Вы возвращаетесь к самодовольству старых народников,- говорила Роза.
– Воображаете себя своеобразной страной, которая живет по своим каким-то законам.

– Ну-у, это неверно, - сказал Хотяинцев с явным сожалением.

– Неверно? Нет, верно. До пятого года - даже начиная с восьмидесятых вы больше обращали внимания на жизнь Европы и вообще мира. Теперь вас Европа и внешняя политика правительства не интересует. А это - преступная политика, преступная по ее глупости. Что значит посылка солдат в Персию? И темные затеи на Балканах?

И усиление националистической политики против Польши, Финляндии, против евреев? Вы об этом думаете?

Самгин незаметно, ни с кем не простясь, ушел. Несносно было видеть, как любезничает Шемякин, как масляно блестят его котовы глаза и как внимательно вслушивается Таисья в его речь.

"Дронов выпросит у этого кота денег на газету и уступит ему женщину, подлец, - окончательно решил он. Не хотелось сознаться, что это решение огорчает и возмущает его сильнее, чем можно было ожидать. Он тотчас же позаботился отойти в сторону от обидной неудачи.
– А эта еврейка - права. Вопросами внешней политики надобно заняться. Да".

Затем он подумал, что у Елены гораздо приятнее бывать, чем у Дронова, но что вполне возможное- сожительство с Еленой было бы не так удобно, как с Таисьей.

"Избалована. Жизнь с ней была бы очень шумной, хаотической. Но - она неглупа. И с ней - свободно..."

Дни, недели, месяцы текли с быстротой, которая как будто все усиливалась. Впечатление это создавалось, вероятно, потому, что здоровье Прозорова уже совершенно не позволяло ему работать, а у него была весьма обильная клиентура в провинции, и Клим Иванович часто выезжал в Новгород, Псков, Вологду. Провинция оставалась такой же, какой он наблюдал ее раньше: такие же осмотрительно либеральные адвокаты, такие же скучные клиенты, неумело услужливые лакеи в гостиницах, скучные, серые обыватели, в плену мелочей жизни, и так же, как раньше, как везде, извозчики округа петербургской судебной палаты жаловались на дороговизну овса.

Если исключить деревянный скрип и стук газеток "Союза русского народа", не заметно было, чтоб провинция, пережив события 905-7 годов, в чем-то изменилась, хотя, пожалуй, можно было отметить, что у людей еще более окрепло сознание их права обильно и разнообразно кушать.

Весной Елена повезла мужа за границу, а через семь недель Самгин. получил от нее телеграмму: "Антон скончался, хороню здесь". Через несколько дней она приехала, покрасив волосы на голове еще более ярко, это совершенно не совпадало с необычным для нее простеньким темным платьем, и Самгин подумал, что именно это раздражало ее. Но оказалось, что французское общество страхования жизни не уплатило ей деньги по полису Прозорова на ее имя.

– Чорт их знает, чего им нужно!
– негодовала она.
– Вот любят деньги эти милые французы. Со. мной духовное завещание, хлопотал консул - не платят!

Затем, более миролюбиво, она добавила:

– То есть они - платят, но требуют скидки в 50 тысяч франков, а я хочу получить все двести. И, уже счастливо улыбаясь:

– Да здесь получу 60 тысяч рублей. Можно жить, да? Затем она предложила Самгину взять все дела и па старым делам Прозорова платить ей четверть гонорара.

– Много - четверть?
– спросила она, внимательно глядя в его лицо. Самгин получал половину и сказал, что четверть - достаточно.

Она засмеялась.

– Я пошутила, милый мой Клим Иванович. Ничего не надо мне. Я не жадная. Антона уговорила застраховаться в мою пользу, это - да! Но уж если продавать себя, так - недешево. Верно?

– Что вы называете продаваться?
– спросил он, пожимая плечами, желая показать, что ее слова возмущают его, но она усмехаясь, обвела руками вокруг себя, встряхнула юбки- и сказала:

– Вот это. Не любезничайте, милый человек, не фальшивьте, не надо! Я себе цену знаю.

Да, с ней было легко, просто. А вообще жизнь снова начала тревожить неожиданностями. В Киеве убили Столыпина. В квартире Дронова разгорелись чрезвычайно ожесточенные прения да тему-кто убил: охрана? или террористы партии эсеров? Ожесточенность спора удивила Самгина: он не слышал в ней радости, которую обычно возбуждали, акты террора, и ему- казалось, что все спорящие недовольны, даже огорчены казнью министра.