– Он - помер, - напомнил Самгин.

– Наследников потревожим, - сообщил лохматый мужик.
– Желаем получить сумму за четырехлетнее пользование лугами - два. Рендатель лугов - вот он!

Ловцов указал кивком головы в сторону Фроленкова, - веселый красавец вытянул в его сторону руку, сложив пальцы кукишем, но Ловцов только головой тряхнул, продолжая быстро и спокойно:

– У нас - все сосчитано.

– У меня - тоже, - сказал Фроленков.

– С господина Ногайцева желаем получить пятьсот целковых за расходы, за беззаконное его дело, за стачку с монахами, за фальшивые планы.

– Все это, все ваши требования... наивны, не имеют под собой оснований,-прервал его Самгин, чувствуя, что не может сдержать раздражения, которое вызывал у него упорный, непоколебимый взгляд черных глаз. Ногайцев - гасит иск и готов уплатить вам двести рублей. Имейте в виду: он может и не платить...

– За-аплотит!
– спокойно возразил Ловцов.- И Фроленков заплотит.

– Да - ну?
– игриво спросил Фроленков.

– Обязательно заплотишь, Анисим! 1930 целковых. Хошь ты и с полицией сено отбирал у нас, а все-таки оно краденое...

– Вот - извольте видеть, как он говорит, - пожаловался Фроленков.
– Эх ты, Максим, когда ты угомонишься, сумасшедший таракан?..

Самгин встал, сердито сказав, что дело сводится исключительно к прекращению иска Ногайцева, к уплате им двухсот рублей.

– Больше ни о чем я не могу и не буду говорить, - решительно заявил он.

– А вы - чего молчите?
– строго крикнул Фроленков на хромого и Егерева.

– Да ведь мы-что же? Мы вроде как свидетели, - тихо ответил Егерев, а Дудоров - добавил:

– Нам-не верят, вот-Максима послали.

– Меня послали того ради, что вы - трусы, а мне бояться некого, уж достаточно пуган, - сказал Ловцов.

Денисов тоже попробовал встать, но только махнул рукой:

– Идите в кухню, Егерев, пейте чай. А Ловцов повернулся спиной к солидным людям и сказал:

– Вы - не можете? Понимаю: вы противоположная сторона. Мы против вас своего адвоката поставим.

Ушли. Фроленков плотно притворил за ними дверь и обратился к Самгину:

– Вот, не угодно ли? Но его речь угрюмо прервал Денисов.

– Напрасно ты, кум, ко мне привел их. У меня в этом деле интересу нет. Теперь станут говорить, что и я тоже в чепуху эту впутался...

– А ты будто не впутан?
– спросил Фроленков, усмехаясь.
– Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка? Нет у него ни кола, ни двора, ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И ведь почти в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и в тюрьмах сиживал, и по этапам гоняли его, теперь обязан полицией безвыездно жить на родине. А он жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.

– Все пятый год нагрешил... Москва насорила, - хмуро вставил Денисов.

– Верно!
– согласился Фроленков.
– Много виновата Москва пред нами, пред Россией... ей-богу, право!

– Послушать бы, чего он там говорит, - предложил Денисов, грузно вставая на ноги, и осторожно вышел из комнаты, оставив за собой ворчливую жалобу:

– Ты все-таки, Анисим, напрасно привел их ко мне...

– Ну, ничего, потерпишь, - пробормотал красавец вслед ему и присел на диван рядом с Самгиным.
– Н-да, Москва... В шестом году прибыл сюда слободской здешний мужик Постников, Сергей, три года жил в Москве в дворниках, а до того - тихой был работник, мягкой... И такие начал он тут дела развертывать, что схватили его, увезли в Новгород да там и повесили. Поспешно было сделано: в час дня осудили, а наутро - казнь. Я свидетелем в деле его был: сильно удивлялся! Стоит он, эдакой, непричесанный, а говорит судьям, как власть имущий.

Рассказывал Фроленков мягко, спокойно поглаживал бороду обеими руками, раскладывал ее по жилету, румяное лицо его благосклонно улыбалось.

"Поучает меня, как юношу", - отметил Самгин, тоже благосклонно.

– Конечно - Москва. Думу выспорила. Дума, конечно... может пользу принести. Все зависимо от людей. От нас в Думу Ногайцев попал. Его, в пятом году, потрепали мужики, испугался он, продал землишку Денисову, рощицу я купил. А теперь Ногайцева-то снова в помещики потянуло... И - напутал. Смиренномудрый, в графа Толстого верует, а - жаден. Так жаден, что нам даже и смешно, - жаден, а - неумелый.

Дверь тихонько приоткрылась, заглянул городской голова, поманил пальцами - Фроленков встал, улыбаясь, подмигнул Самгину.

– Приглашает. Идемте.

Вышли в коридор, остановились в углу около большого шкафа, высоко в стене было вырезано квадратное окно, из него на двери шкафа падал свет и отчетливо был слышен голос Ловцова:

– Ты, Егерев, старше меня на добрый десяток лет, а будто дураковатее. Может - это ты притворяешься для легкости жизни, а?

– Брось, Максим, речи твои нам известны...