Девица Денисова озабоченно спрашивала:

– Вы не знаете: есть в продаже копии с картины "Три богатыря"?

Самгин не успел ответить, - к нему обратился отец девицы:

– Мы вот на войну сетуем, жалобимся. Подрывает война делишки наши. У меня на декабрь поставка немцам, десять тысяч гусей...

– А у меня - забрали лошадей. Лес добыть нечем, а имею срочные заказы. Вот оно, дело-то какое, - сообщил Фроленков, радостно улыбаясь.

– Не угодные мы богу люди, - тяжко вздохнул Денисов.- Ты-на гору, а чорт-за ногу. Понять невозможно, к чему эта война затеяна?

– Понять - трудно, - согласился Фроленков.
– Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь - вздуем. Торговали - хорошо. Свободы ему, немцу, у нас сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь, живи как любишь. Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?

– Можно курить?
– спросил Самгин хозяйку, за нее, и даже как будто с обидой, ответила дочь:

– Пожалуйста, мы не староверы.

– Просвещенные, - сказал Фроленков, улыбаясь.
– Я, в молодости, тоже курил, да зубы начали гнить, - бросил.

На круглом, тоже красном, лице супруги Денисова стремительно мелькали острые, всевидящие глазки, синеватые, как лед. Коротенькие руки уверенно и быстро летали над столом, казалось, что они обладают вездесущностью, могут вытягиваться, как резиновые, на всю длину стола.

– Кушайте, пожалуйста, - убеждала она гостя вполголоса.
– Кушайте, прошу вас!

Закурив, Самгин начал изъяснять причины войны. Он еще не успел серьезно подумать об этих причинах, но заговорил охотно.

– Немцы давно завидуют широте пространств нашей земли, обилию ее богатств...

– Да ведь какие же пространства-то? Болота да леса, - громко крякнув, вставил Денисов, кум весело поддержал его:

– А богатства нам самим нужны.

Пропустив эти фразы мимо ушей, Самгин заговорил об отношении германцев к славянам и, говоря, вдруг заметил, что в нем быстро разгорается враждебное чувство к немцам. Он никогда не испытывал такого чувства и был даже смущен тем, что оно пряталось, тлело где-то в нем и вот вдруг вспыхнуло.

– Их ученые, историки нередко заявляли, что славяне - это удобрение, грубо говоря - навоз для немцев, и что к нам можно относиться, как американцы относятся к неграм...

– Гляди-ко ты!
– удивленно вскричал Фроленков, толкнув кума локтем. Денисов, крякнув, проворчал:

– Да ведь что же они, ученые-то...

– Нет! Мне это - обидно! Не согласен я.

Клим Иванович Самгин говорил и, слушая свою речь, убеждался, что он верует в то, что говорит, и, делая паузы, быстро соображал:

"Наступило время, когда необходимо верить, и я подчиняюсь необходимости? Нет, не так, не то, а - есть слова, которые не обладают тенью, не влекут за собою противоречий. Это - родина, отечество... Отечество в опасности".

Сквозь свои слова и мысли он слышал упрямое бормотанье Денисова:

– В торговле немец вражду не показывает, в торговле он - аккуратный.

– Экой ты, кум, несуразный!
– возражал Фроленков, наполняя рюмки светложелтой настойкой медового запаха.
– Тебе все бы торговать! Ты весь город продать готов...

– Города - не продаются, - угрюмо откликнулся Денисов, а дочь его доказывала Самгину, что Генрик Сенкевич историчен более, чем Дюма-отец.

После двух рюмок золотистой настойки Клим Иванович почувствовал, что у него отяжелел язык, ноги как будто отнялись, не двигаются.

"Как же я встану и пойду?" - соображал он, слушая настойчивый голосок:

– Дюма совершенно игнорирует пейзаж... Денисов глухо кричал:

– Сказано: "Не убей!"

– Кем сказано?
– весело спрашивал Фроленков.
– Ведь - вот он, вопрос-от, - кем сказано?

– Богом!

– Он - разнородно говорил. Он Исусу-то Навину иначе сказал: "Бей, я солнце в небе задержу".

– Ни-че-го подобного бог не говорил!

– Задержу солнце, чтоб тебе видно было - кого бить!

– Вы, крестный, путаете, - убеждала Софья. Затем все померкло, растаяло, исчезло. К сознательному бытию Клим Иванович Самгин возвратился разбуженный режущей болью в животе, можно было думать, что в кишках двигается и скрежещет битое стекло. Он лежал на мягчайшей, жаркой перине, утопая в ней, как в тесте, за окном сияло солнце, богато освещая деревья, украшенные инеем, а дом был наполнен непоколебимой тишиной, кроме боли - не слышно было ничего. Самгин застонал, - кроме боли, он испытывал еще и конфуз. Тотчас же в стене лопнули обои, отлетел в сторону квадратный их кусок, обнаружилась дверь, в комнату влез Денисов, сказал: