Мальчишка всё-таки Видящий? Нет! Не может быть! Иначе он никогда и ни при каких обстоятельствах не вернулся бы на Октагон сам, если бы… видел суть.

Оранжевые язычки огня трепетали прямо около пергамента, танцую, стремясь сожрать подношение.

Сейши ещё раз изучил рисунок карты острова, выполненный кистью Шестнадцатого и – сгреб рисунки в папку, соблюдая порядок листов по памяти, сложив их в той же последовательности, в какой они лежали изначально, и затянул ленту.

Нельзя. Сжигать нельзя. Если за это короткое время он верно понял характер своего ученика – то, что связывало их с Хо – это доверие. Если он посягнет на то, что мальчик считает своим – это не пергаменты сгорят в огне, это крохи доверия, которого и так нет – нежные тонкие и слабые ростки, которые только – только пробились сквозь толщу его сердца, покрытого слоем сажи – вспыхнут и осыпятся пеплом.

Сейши выплел плетения и через миг в дверь с поклоном вошел слуга-помощник.

– Вернуть обратно так же незаметно, как взял, – скомандовал старик, подавая пачку рисунков.

Слуга поклонился – белые рукава подмели пол, и – вышел.

Сейши охнул – припадая на больное колено, и поковылял, опираясь на попадавшиеся по пути – спинку стула, стол – в дальнюю часть кабинета.

Ему нужна парадная мантия. Если он хочет присутствовать на экзамене своего ученика именно так и надлежит выглядеть Учителю.

Он должен убедиться лично, прежде, чем делать выводы. А рисунки – что рисунки. Рисунки сегодня есть – завтра нет. Рисунки можно сжечь. Рисунки ничего не доказывают.

Октагон, остров знаний

Малый павильон изящных искусств, отведенный для экзамена по каллиграфии

Ткань завес, прикрепленная к верхним балкам, трепетала на ветру. Коста сделал пять шагов по ступенькам, помедлил на входе, прижав тубус к боку, и выполнил глубокий традиционный поклон младшего ученика – уважаемому наставнику. И – замер.

Павильон – круглая площадка почти правильной формы, шагов на тридцать, была выстроена почти на самом краю скалы и, казалось, парила над морем, касаясь крышей неба. Несколько столов – один ученический, приготовленный для работы. Ширмы, нежные длинные колокольчики, которые пели на ветру, и – трое мастеров в белом. Двое – в тени, но их печати были такими же, как у мастера Хо. И один – старый, почти старик, с кожей, похожей на пергамент, который держали на свету сотни зим, с жидкой седой косой, кончик которой почти касался пола. Южанин?

Старик обернулся к Косте стремительно – коса крутнулась вокруг, и повелительно взмахнул рукавом.

– Выйди вон.

Коста прижал тубус сильнее и помедлил, не понимая.

– Выйди. Вон. И зайди так, как и надлежит ученику каллиграфа, прибывающего на экзамен.

Коста повиновался, привел в порядок дыхание и вошел. Глубокий традиционный поклон младшего ученика – уважаемому наставнику.

– Выйди вон. И зайди снова.

Коста повиновался.

– Выйди вон.

И ещё одна попытка.

– Вон.

На шестой – безуспешный раз – старик сделал к нему один шаг вперед, сложил руки сзади и пояснил.

– Ты думаешь, испытания начнутся сейчас? Нет. Экзамен начался ещё вчера, когда ты узнал о том, что сегодня будет тест по каллиграфии. Экзамен начался в тот момент, когда мастер в первый раз разрешил сдавать на Младшего. Или ты думаешь, ты начнешь писать, только когда сядешь за этот стол? – Старик повел широким рукавом в сторону ученического места. – Нет. Ты начал вести кисть, когда свернул на тропу к павильону… ты начал писать, когда открыл утром глаза… Не тушь и чистый пергамент делают тебя писарем… но каллиграф делает единым целым воду, чернильный камень, ворс кисти и бумагу… Вернись к началу тропы. И поднимись на экзамен так, как надлежит ходить ученику каллиграфа…

«Сносно» – отправив его вниз трижды, желчный старик наконец допустил его внутрь, кивнув на столик с уже приготовленными приборами для письма.

Коста сел, расправил халат, коснулся кисти, и тут же больно получил по рукам. Длинной тонкой гибкой указкой, которая пропела в воздухе.

– Чему тебя учил Мастер? Ни одного движения без приказа.

Коста заметил, как один из учеников старика Вана едва заметно дернул уголком рта – насмешливо улыбаясь чужой глупой ошибке.

Коста промолчал.

Хо учил его – «свободе». Вот чему его учил Мастер. Свободе выражения мыслей… не ограничивать кисть… не ограничивать тушь…

– Когда ты пишешь – ты становишься единым целым… Это не кисть – это ты, это не лист пергамента – это твое сердце, это не тушь – слезы души… – Процитировал старик одного из мастеров древности нараспев. – Перечисли, из чего созданы все предметы, которые ты сегодня будешь использовать.

Коста посмотрел на мраморную тушницу с серыми узкими прожилками, на рукоятки кистей – из дорогого, очень дорогого тисового дерева, наверняка привезенного с Востока, на ворс – мягкая слегка желтоватая шерсть белки… и – начал говорить.