– Договорились… – они ударили по рукам.

Когда за Шестым закрылась дверь, Кайр позвонил в колокольчик, стоящий на столе специально для этой цели. Слуга вошел через пару мгновений в дальнюю часть комнаты с полотенцем и кувшином, и склонился.

Руки он мыл тщательно. Раз и два, и три, пока не начали скрипеть. Пока даже след чужих прикосновений не истаял с кожи.

Многие думают, что ментальные маги – свинью. Думают, что им нравиться копаться в чужом дерьме, а мысли большинства похожи на свалку или помойку – “Мне, хочу, мое, убить, забрать, взять. Ложь. Зависть. Предательство. Попытки усидеть на двух стульях”.

Но они не свиньи. Не свиньи. И ковыряться в чужом дерьме доставляет удовольствие малому их числу. И не ему – точно.

Шестой. Такой красивый внешне и такой гнилой внутри. Как подпорченный фрукт. Поэтому Кайр любил «некрасивых». Там по крайней мере не приходилось раз за разом испытывать разочарование, если внутренняя стройность и чистота мыслей не так красива, как внешность.

А мысли Шестого были точно такими же, как и его руки. Холодными. Всегда влажными и скользкими.

Но смыть из своей головы обрывки чужой памяти он не мог. И он уже не ребенок, которого учат управлять ментальным даром, когда он расцарапывал себя до крови, в попытках убрать чужую грязь из своей головы, в которую вынужден был «погружаться».

Нет, он не ребенок, и давно знает, что помыть мысли он не может, но… он может хотя бы помыть руки.

Кайр вытер ладони насухо, до скрипа, и потом снова наклонился над тазиком и отрывисто скомандовал:

– Ещё! Лей ещё, ещё… не жалей… Сегодня был очень грязное утро.

Октагон, остров знаний, малый павильон изящных искусств

Экзамен на звание Младшего каллиграфа

– Третий шрифт. Десятая строчка утверждения Сунь из пятой главы. Тридцать начертаний.

Коста взмахнул рукой, незаметно разминая запястье, обмакнул кисть в тушницу, аккуратно снял лишнее и на мгновение помедлил – когда кончик кисти коснется пергамента, ничего не исправить.

Тридцать начертаний. Тридцать разных смыслов вложенных в один и тот же текст. Тридцать разных сообщений, переданных разными эмоциями.

Кисть дернулась, описывая круг над стол и решительно упала на пергамент – начертание первое – «когда рукою пишущего владеет ярость».

Коста писал. Тишина в павильоне стояла такая, что было слышно, как иногда скрипит кожа сандалий Наставника – куратор Сейши прибыл почти сразу после начала экзамена и наблюдал со стороны.

Он – справлялся. Все шло успешно. Старший мастер Ван не выражал эмоций, но его ученики иногда кивали – их одобрение очевидно. Он все делает правильно. Мастеру Хо не будет за него стыдно.

Испытание закончилось, когда гонг прозвонил к обеду. И тогда же в павильоне появился Шестой Наставник, представившись наблюдателем – «он должен изучить всех своих учеников». Сейши не выразил неодобрение, но Коста почувствовал, как напрягся куратор и порадовался, что все закончилось. Писать в присутствии Шестого учителя было бы… сложнее.

Коста размял плечи, и сложил кисти ровно по линии, поправил пергаменты и уже приготовился встать, ожидая результата, но Мастер Ван сделал знак одному из учеников, и тот внес и поставил перед ним на стол закрытую на замок шкатулку.

– Последняя часть испытания.

Коста удивился, но не подал вида – этого не было в стандартном плане экзамена на Младшего, который он хорошо изучил ещё зиму назад.

– Постарайся отобразить «суть». Нарисовать. Суть того, что содержится внутри шкатулки.

Суть? Вот так? За пять мгновений? Они решили, что у него есть «искра», как у мастера Хо? Да у него второй круг. Да единственный раз, когда ему это удалось – он потратил на это две декады.

Коста тупо смотрел на украшенную красными цветочными узорами лакированную крышку. Тонкая гибкая указка мягко ударила по столу, рядом с его пальцами, по которым за экзамен он получил уже дважды.

«Послушание. И никаких вопросов».

Все в павильоне напряженно следили за тем, как он взял в руки кисть и развернул чистый пергамент к свету.