Чем дольше длилась пауза, тем большее напряжение она вызывала. Я ощутил легкое давление в груди. Я устал от ожидания, мне казалось, что необходимо сказать хоть что-нибудь, все равно что, лишь бы справиться с чувством изолированности. Я взволнованно посмотрел на семью. Сейчас глаза Клаудии были опущены вниз, она казалась одинокой и подавленной. Все в семье выглядели раздраженными и никак не связанными друг с другом.

Я начал настраивать себя. «Расслабься. Дыши глубоко. Расслабься». Постепенно я расслабился, Я все еще боролся с потребностью начать разговор, когда усаживался в кресле поудобнее и ощущал, как выравнивается мое дыхание. Расслабившись, я начал наслаждаться моментом, мое тело отдыхало, оно было совершенно спокойно. Почти одновременно с этим я испытал чувство, которого раньше не было. Вместо чувства отдаленности я ощутил близость к семье, как будто мы все погрузились в бассейн с теплой водой. Я наслаждался образом всей группы, медленно опускающейся в этот бассейн, когда отец начал говорить.

«Ну, если больше никто не хочет, скажу я. – В его голосе чувствовалось сильное возбуждение, почти паника. – Я хочу обсудить мои отношения с Клаудией». Он повернулся к Карлу, словно умоляя поговорить с ним.

Карл выдержал короткую, но необходимую паузу. Потом он повернулся в своем кресле, вынул трубку изо рта и заговорил. Его голос был спокойным и участливым. «Я могу вам в этом помочь?»

Дэвид: «Мне бы хотелось, чтобы вы смогли».

Карл: «Говорите о ваших отношениях с Клаудией с нею самой, а не с нами».

Дэвид: «Я пытался сделать это дома. Но ничего не получилось».

Карл: «Попытайтесь еще. Возможно, здесь все будет по-другому».

Отец вздохнул и сказал: «Хорошо. Я попытаюсь».

Он повернулся к Клаудии. Когда он это сделал, она оцепенела, как будто ее собирались наказать.

Дэвид начал: «Я всю неделю вспоминал, как наши терапевты заметили, что я бросил или предал тебя, а ты согласилась с этим. Я очень переживал».

Его голос был нежным и немного расстроенным, и он произносил слова с усилием, как будто стыдился проявления своих чувств.

Клаудия попыталась преодолеть неуверенность в себе: «Ну и что тут такого?»

Дэвид: «Я подумал, что это может быть важным для тебя».

Клаудия: «Так оно и было, но я прошла через это. Жива, как видишь».

Она определенно не хотела говорить с ним, по крайней мере, сейчас.

Дэвид, ерзая на стуле: «Давай все-таки попытаемся поговорить об этом. Как я тебя предал?»

Клаудия, которая старалась не смотреть на отца, возмущенно ответила на его нажим: «Я не хочу об этом говорить!»

И отвернулась.

Отец обратился к нам с Карлом: «Видите, что происходит? У нас не получается настоящего разговора ни об этом, ни о чем-либо еще».

И это было правдой. Их попытка поработать над своими проблемами была настолько робкой и краткой, что оказалась обречена на провал. Дэвид искренне пытался что-то сделать, но моментально сдался, получив отпор от Клаудии. Сейчас он просил нас помочь ему. Возможно, он ожидал, что мы начнем задавать вопросы или найдем какой-то смысл в том, что мы сейчас услышали. Соблазн вмешаться был велик, – как в ситуации, когда ребенок умоляюще смотрит на тебя и жалуется, что не может зашнуровать ботинки.

Тем не менее, процесс терапии шел на самом деле довольно хорошо. Долгая тишина дала интересный эффект. Освободившись от слов, все, как и я, были вынуждены обратиться к своим внутренним ресурсам. Сначала все растерялись, но потом на первый план вышли чувства. Мы получили доступ к своим эмоциям, которые так часто не можем в полной мере испытать из-за чрезмерного использования слов. Поскольку речь – наше основное средство общения, часто слова употребляются для того, чтобы скрывать чувства, защищаться от них. В тишине некоторые эмоции, с которыми семья боялась столкнуться лицом к лицу, начали проясняться. Когда разговор возобновился, он стал более искренним. Участливая нотка в комментариях Карла, настойчивость и печаль в голосе Дэвида, раздражительность в ответах Клаудии, которая причинила ему боль, – все было значимым, поскольку для нас стало проще делиться своими чувствами.

И все же было нечто глубоко «заблокированное» в общении членов семьи. На прошлой неделе, когда мы пытались узнать, как они живут дома, они, казалось, стремились к ссоре. На этой неделе, когда мы предложили им поговорить друг с другом и открыто выразить противостояние, они как будто застыли. И когда отец попытался быть искренним, дочь отказалась говорить. Семьей управляла какая-то мощная запрещающая сила, она не давала им продвинуться в разрешении проблем.

Сейчас мы с Карлом не собирались вмешиваться. Когда Дэвид повернулся к нам, после того как Клаудия отказалась с ним разговаривать, я твердо сказал: «Попытайтесь еще раз. Возможно, теперь вы сможете продвинуться на шаг дальше».

Дэвид посмотрел на Клаудию, его плечи устало опустились. Казалось, он говорил: «Неужели я должен это делать?». У меня промелькнула мысль, не собирается ли он встать и уйти. Но он начал снова, на этот раз его голос звучал совсем обескуражено. «Клаудия, как я могу поговорить с тобой, если ты не хочешь разговаривать? Никак не могу. Но почему ты не хочешь говорить?»

Если в семье была «заблокированная» зона, то наиболее явно о ней свидетельствовало поведение Клаудии. Она выглядела хмурой и сонной, как будто все ее жизненные силы были тщательно спрятаны за непробиваемой маской, которой стало ее лицо. Она молчала.