— Как обычно? — И тут же усмехнулась невесело. — Как обычно! — хмыкнула я про себя. — Вот и привыкаете вы, Алевтина Петровна к хорошему. Как бы потом не плакать!

Мы ехали мимо дачных домиков, заборов и просто низких штакетников, отделяющих двор от общей улицы. Было тихо, ещё многие спали после весело проведенного вчерашнего вечера. Выехали за поселок и покатили по проселочной дороге.

— А как же ваши друзья? — Обернулась я к генералу, дремавшему на заднем сидении, вероятнее просто прикрывшему глаза. — Не заедем за ними?

— Нет, — откликнулся он. — Они уже там, скорее всего. Петрович любит утреннюю рыбалку. Спал, наверное, мало. — Хмыкнул он. — Да ему и не привыкать. Как говорится — «охота пуще неволи» или здесь подойдет «рыбалка пуще неволи». Заядлый рыбак.

— А вы? — повернулась я к нему в пол оборота.

— А я — никто в этих мужских страстях. Ни рыбак, ни охотник!

— А в чем ваши страсти? — допытывалась я.

— Люблю посидеть с книгой в кресле, подумать за бокалом вина. А еще музицировать.

— Так это вАш инструмент там в столовой? Я думала вашей жены.

Он посмотрел на меня внимательно и сказал тихо и строго:

— Она не любила игру и вообще была далека от музыки.

И замолчал.

Я сконфуженно посмотрела на его вдруг ставшим холодным лицо и отвернулась.

— Видимо затронула старую рану, — мелькнула мысль.

Иваныч включил приемник и покрутил его, стараясь поймать мелодию, но у него плохо получалось. Я отобрала ручку и начала сама искать волну. Вскоре нашла классическую, и решила дальше пройти по шкале, но была остановлена возгласом генерала:

— Валентина, верните назад. Это Шуберт. Вечерняя серенада. Послушайте, как она прекрасна!

Я замерла, услышав знакомую мелодию. Часто, особенно в последнее время, слушала классические музыкальные произведения. Очень хотелось разнообразить уроки по литературе, и музыка помогала мне в этом. Подбирала композиторов к определенным темам, скидывала на свой телефон и включала как сопровождение, когда рассказывала очередное сочинение школьной программы. Особенно подходило к русской поэтической литературе.

Сейчас под музыку начала подпевать:

— Песнь моя, лети с мольбой, тихо в час ночной…

И тут услышала, как за спиной в мое соло включился и генерал:

— В рощу я пойду с тобою, ты приди, друг мой…

И мы пели уже дуэтом:

— При луне шумят уныло листья в поздний час…И никто, друг мой милый, не услышит нас…

Закончилась мелодия раньше, чем мы запели, но сами оба разом не сговариваясь, продолжили слова этой прелестной серенады. Голос генерала был нежен, и мое попискивание терялось рядом. Я притихла, прикрутив звук радио, и замолчала. Он закончил и через паузу спросил:

— Слова забыла?

— Нет, — покачала я головой. — Не хотелось вам мешать. Куда мне до вас!

Я и раньше в прежнем своем теле не стремилась петь, так как знала, что НЕ дано, а уж в этом даже не пробовала ещё. Но сейчас поняла, что всё осталось по-прежнему. И если слон на ухо не наступил, то на связки — точно! Если уж захочу петь, то только, когда никто не слышит, чтобы не позориться.

— Напрасно, — усмехнулся генерал. — У нас неплохо получалось.

— Спасибо, — ответила я, понимая, что он сейчас похвалил не мой голос, а знание музыки и слов.

— Нравятся классические произведения? — Вновь вернулся он к разговору, когда зазвучала другая мелодия, и я не переключила волну, покачивая в такт головой.

— Мне вообще музыка нравится, — ответила я, не оборачиваясь, боясь встретиться с ним взглядом. — Любая — и современная эстрада и классика. Здесь либо душа отдыхает, либо тело просит двигаться. Смотря что слушаешь.

— Что ж, — подвел он итог нашего разговора, — значит, у нас есть точки соприкосновения.

— А сможете мне сыграть дома, что-нибудь на ваше усмотрение? — Обернулась я вновь.

— Обязательно, — улыбнулся он. — Вот вернемся и сыграю.

Я посмотрела в его глаза и увидела там …обожание? Быстро отвернулась и принялась искать мелодии на других каналах. Здесь уже начались новости. Не нашла и выключила, так как был сплошной треск. Видимо далеко уехали от Москвы. Уставилась молча в окно.

Там вилась дорога полями, с убранным урожаем колосовых. Пожелтевшая стерня и копны соломы уныло украшали природу, уже готовившуюся к началу осени. Но еще отливало синью безоблачное небо, и было жарко. Ветерок разбавлял этот зной и звонко пели жаворонки. Лето продолжалось, и на сердце у меня было радостно отчего-то и легко. Может быть, от предвкушения необычного или уже забирало постепенно тело мою шестидесятилетнюю душу, как в книге Беляева «Голова профессора Доуэля», где молодое тело героини забирало пересаженную старую голову, меняя не только привычки, но и характер.