Ставит на стол, не пойми откуда-то взявшуюся бутылку самогона и три стакана.

– Это что? – в недоумении округляю глаза.

Я как-то даже опешила в первые секунды. Сознание не хотело складывать два плюс два и выводить правильную цифру.

– Аська. Дочка, – оживает отец и лезет ко мне с объятиями, сторонюсь его, не позволяю к себе прикоснуться, – дай хоть обнять тебя. Столько лет не виделись. Вон в какую красавицу превратилась!

– Валера прекрати, – одергивает его мама, но отец будто не слышит, продолжает лезть. – Валера! – повышает родительница голос и только тогда, отец отлипает от меня.

– Что? – ворчит недовольно. – Что отворачиваешься? Гримничаешь, противен что ли? – выпучив глаза смотрит на меня исподлобья.

Я отвожу его руки, хочу встать из-за стола, но отец перехватывает мое запястье, удерживает на месте.

– Сядь, – твердым уверенным голосом одергивает отец.

В этот миг смотрю на него другими глазами. И то что я вижу мне совсем не нравится.

– Валера!

– Молчи женщина, ты видишь я разговариваю с дочерью, – грубит маме, я же щурясь, впиваюсь в него сердитыми глазами.

– Пап, руку убери. Я передумала, не хочу есть, – цежу сквозь зубы.

– Не хочешь жрать, тогда просто посиди, уважь старика. А заодно поведай нам деревенским неугодным тебе родителям, зачем городская птица в деревню пожаловала?

– Валера. Хватит. Что ты к ней привязался, – мама только успела проговорить эти слова, как ей в лоб прилетела ложка.

Я тихо ойкнула, прикрыла рот ладонью, а мама вздрогнув, порывисто вздохнула и принялась есть суп. Старательно делая вид, что ничего страшного не случилось.

– Мама, – вырвалось изо рта.

– С ней все нормально, – отмахивается отец, – так ведь? Иришка?

Вижу как тяжело сглатывает мама обиду. Ее кадык дергается, его хорошо видно на тонкой шее.

– Да, Валер. Ася, правда, все хорошо, – отвечает мам не поднимая головы.

Отец самодовольно оскалился, выставляя на показ щербатый рот, погладил маму по голове, и вид у него был такой, как будто собаку за послушание приласкал.

“Как будто собаку,” – подумала с болью и тут же устыдилась своих мыслей.

Во мне вскипает кровь. Резко поворачиваюсь к отцу. Зло шиплю ему в лицо:

– Ты что о себе возомнил? Больной ублюдок, – толкаю его.

У отца аж ложка из рук выпала.

– Ася! – вскрикивает мама.

– Ах, ты сучара! Ты кому это мне сказала? Мне?! Родному отцу? – срывающимся на хрип голосом произносит отец, вращая ошалело глазами.

– Родной отец!? Да какой ты, черт побери отец!? Ты животное!

У меня нутро выворачивает наизнанку от боли. Инстинкты самосохранения стираются напрочь. Ярость хлещет через край. Чувствую себя бессмертной.

И когда отец наконец- то делает первую попытку встать, я его толкаю с такой силой, что он летит через стул на пол.

(Немного позже я пойму, что мне повезло лишь только по тому, что мужчина был в зю-зю пьяным).

– Ах, ты сучка, – шипит отец, операется на локти, пытается встать.

Раскорячив свою никчемную тушку на полу, тряся лысой засаленной головой из стороны в стороны, он вызывает во мне полное отвращение и омерзение.

Лучше бы я и не выходила. Лучше бы осталась в зале.

– Дочка, ну зачем ты так, – мать бросается к отцу, падает перед ней на колени, – Валера…

– Вырастила ты на нашу голову неблагодарную дрянь. Это где это видано, чтобы дочь на отца руку поднимала?! – кряхтит мужчина, а родительница пытается ему еще и помочь встать.

Больно это видеть. Резко разворачиваюсь и выхожу из кухни. Это выше моих сил.

– Давай. Давай. И валила бы ты лучше к своему столичному мудозвону. Че приперлась? жизнь нам с матерью испортить?

Пропускаю его едкие замечания мимо ушей.

Выхожу в коридор. Сдергиваю с гвоздя на котором висят куртки, фуфайку накидываю на себя. Ноги сую в валенки. Надо остыть. Не то, беды не миновать.

– Ася! Ты куда? – окликает меня мама тогда, когда открываю калитку.

– Пройдусь мам, – отвечаю ей резче чем следует.

– Ась, не глупи. Иди домой. Отец, щас пропустит пару стопок, и спать завалится. Иди домой.

Вижу, что у женщины на лице написаны искренние сожаления. Мне бы хотелось вернуться. Обнять ее, посочувствовать, но отчего-то ноги с места не двигаются, душа рвется, а тело не пускает.