Астахов закашлялся, а Валерьен молча смотрел на Харвича, словно ожидая еще каких-то слов. И Харвич сказал еще:

– Мне кажется... я думал, что наша культура совсем не обязательно должна быть образцом для всех... ведь у каждой планеты свои пути, а мы им, тысячи лет идущим своей дорогой, предлагаем свернуть на наш тракт - зачем?

– Мы никому ничего не предлагаем и тем более не навязываем, - сухо сказал Валерьен.
– Ведь именно навязывание норм нашей морали вы имеете в виду?

– Ну... да, это так, - согласился Харвич.
– Но и не совсем так. Мы не то чтобы сознательно навязываем, а... подталкиваем, что ли... я не знаю, как это сказать. Мы предлагаем всем свои образцы, но ведь мы сами не принимаем чужие этические нормы?

– Вот видишь, Борис, - негромко сказал Астахов.
– Не я один такой...

Валерьен не ответил.

Прошло около часа, прежде чем сольпужиха вернулась, и вместе с ее приходом пришла и ночь. Дама с шумом ворвалась на поляну, выпалила:

– Ненужность событий откровенна. Следуйте, спешим, - и рванулась на тропу.

Люди почти бежали за ней, так стремительно скользила розовая двадцатиногая дама, а она трещала на ходу:

– Аутоэволюция - новое слово, действие проходит без обозначений... Познание необратимо...

Ночная сельва расступалась перед шквальным наступлением сольпужихи, всё шарахалось в стороны, освобождая перед ней путь, деревья резво поднимали шлагбаумы ветвей, и патрульные, ведомые блистательной амазонкой, без остановки прошли около пятнадцати километров. А потом открылась широкая поляна, над которой висели низко непривычные созвездия. А на поляне...

В прозрачном воздухе - две черные туши танков, недвижные, молчащие... как два дохлых кита, неведомой силой заброшенные в дикий лес... вот только из этих китов торчали стволы дальнобойных пушек.

Патрульные замерли на краю поляны.

– Скоро будут лучи, - сказала сольпужиха.
– Наблюдение и тишина. Сюда, - и Орис-Силайетуф повела патрульных в гущу деревьев и кустов.

Там оказался уютный тайничок. Валерьен с некоторым сомнением осмотрелся и сказал:

– Может быть, мы лучше пойдем к танкам и попробуем поговорить?

– Нельзя, - категорически заявила Орис-Силайетуф.
– Прежде слов нужно видеть. Внимательное ожидание. Бессловесность. Игра серьезна и легкомысленна. Нет оснований к страху.

– Как это - нет оснований к страху, - сказал Валерьен, - ведь сольпуги убивают ягодников!

– Возможно, - согласилась Орис-Силайетуф, - но не обязательно. Есть настоящее, есть кажущееся. Ждите лучей.

Сольпужиха ушла, и патрульные остались одни в тесном уюте зеленой пещеры, через амбразуры которой поляна просматривалась вдоль и поперек. Танки не двигались, ни один звук не нарушал покоя сельвы, и рассвет приближался - таинственный и розовеющий.

"Есть настоящее, есть кажущееся. Игра...
– пытался сообразить Харвич.
– Интересно, что она хотела сказать? Уж не показалось ли нам, что мы нашли изуродованное тело? Может быть, на самом деле пирата никто не убивал? А второй... правда, там был только шлем... Но что тогда означали сооружения на тропах? Двенадцать, шестнадцать... То-то было бы хорошо, если бы все эти дураки оказались целехоньки... а тот, растерзанный? Нет, чего-то мы не понимаем, а вернее - ничего мы не понимаем, водят нас вокруг пальца... вокруг педипальпы... а мы и уши развесили".

Короткая ночь подошла к концу, лучи, ожидание которых предписала сольпужиха, разлились над поляной. Один из танков внезапно чихнул двигателем, и над его башней поднялся перископ. Он крутанулся нервно, танк взревел, ощетинился стволами ближнего боя и двинулся к стене зарослей. А из стены навстречу ему...

...Прямо из плотной зеленой массы вышли они трое - Валерьен, Астахов и Харвич, в черных костюмах, - и замахали руками, предлагая танку остановиться...

Харвич посмотрел на Валерьена. Тот, следя через щель за вторым патрулем, достал разрядник и перевел его на холостой бой. "Зачем?
– подумал Харвич.
– С пугачом против привидений?.. И почему сольпуги говорили, что не могут остановить... впрочем, сначала действительно не могли... или не хотели? Надеялись договориться... и погибли под гусеницами..."

У ягодников никаких сомнений, судя по всему, не было. Негромко захлопали выстрелы.

Харвич сначала удивился - почему так тихо, потом сообразил: глушители. Вторая троица патрульных ловко уклонилась от снарядов, и вновь черные привидения замахали руками - молча, бесшумно...

Неожиданно надвинулись плотные тучи, сверкнула молния и разразилась гроза - струи толщиной в палец лупили по деревьям и привидениям, поляна мгновенно превратилась в бурлящее озеро, гусеницы танка завязли; в фиолетовом свете, залившем сельву, металлическая глыба казалась тонущим в первобытном болоте мамонтом со многими хоботами... Патрульные стояли по колено в воде, но Валерьен не давал команды покинуть убежище. Ветер завыл тоскливо и длинно, секущие канаты воды качнули танк, он едва не опрокинулся, но развернулся и устоял. Через несколько минут ливень прекратился, вода ушла, и трава задымилась под горячими лучами; серый туман расстелился над ней, и вместе с туманом возникли клубы цветных насекомых.

Насекомые то растекались легкими облаками, то шевелящейся массой валились на вооруженную до зубов громаду, и когда взлетали - танк менял цвет, становился желтым, белым, розовым... Наконец мошкара исчезла, оставив в покое теперь уже оранжевый танк. Харвич подумал, что вид у этой горы металла стал очень глупым и растерянным. Второй танк стоял неподвижно, и мошки не обращали на него внимания, и теперь он, черный и закопченный, рядом с ярко-оранжевым собратом выглядел еще более мрачным и уродливым.