Всю дорогу в электричке, час с лишним, он готовится к предстоящему разговору с Глухарем и знает, что разговор этот будет нелегким. Старику придется рассказать все в подробностях, начиная от неудачного визита в "Утес" к Звонарю и кончая странным приглашением в "Руно".

Федор уверен, что здесь солгать нельзя ни на грамм, чутье у старого зека звериное, да и не от одного Федора стекается к нему информация. Может, он уже и знает обо всем, и Раздольский убит. Но и тогда надо рассказать все, как на исповеди, сломить недоверие Игната, а уж то, что старик - могила, в этом Артюхов не сомневается. Закваска у Глухаря та еще, нравы нынешних времен его не затронули.

Он выходит на знакомом полустанке, опять петляет между сараев, идет по полю. Отсюда уже виден домик Игната. Все тихо вокруг него. Около рощицы, где он сидел на дереве в прошлый раз, пасется корова.

Чем ближе к домику, тем медленнее шаг Федора. Вот и калитка. Стреляный останавливается, делает глубокий вдох.

– Дядька Игнат!
– кричит он, но тихо, едва возвысив голос.

На крыльце халупы возникает Глухарь, щурится на пришедшего, но Федор знает, что глаза у старика в порядке. Манера у него такая: принюхаться, приглядеться ко всякому нежданному гостю. Словно бы нехотя идет старик ему навстречу и по пути оглядывается на каменную пристроечку.

"Ага, - соображает Федор, - неужели парень в спортивном костюме там? И здесь еще ничего не знают? И Раздольский жив?"

– Вот, приехал без звонка, - делает попытку пошутить Федор, но Игнат, взглянув пристально, качает головой.

– Случилось что?
– спрашивает, не делая даже движения пригласить Федора дальше в сад или в дом.

– Случилось, дядька Игнат.
– Сейчас Федору не надо притворяться, и он выплескивает на Глухаря весь свой вчерашний ужас и боль: - Крота взорвали... С товарищами... Нынче ночью...
– И почти с надрывом орет: - Да позови хоть сесть-то. Я после всего больной... Это ведь он меня к тебе прислал.

Федор закончил свой рассказ. Игнат сидел все время молча, кутаясь в старый ватник, хотя вечер на дворе был даже душный. Мелькали юркие стрекозы, в роще завела песню какая-то птица, давно призывно мычала корова. А Игнат сидел, не шелохнувшись, почернев лицом. Крепкие еще, но в артрозных узлах пальцы теребили какую-то травинку.

– Так, - сказал он наконец неестественно звонким голосом.
– Ясно мне все.
– Его маленькие глазки взглянули на Федора с неожиданной для этого сурового человека мукой.
– Племяш он мне был. Помянем племяша. Да вот тут у меня еще и брат того, кто вчера...

Он не договорил, поднялся с трудом и позвал, глядя на кирпичную постройку:

– Мишка! Выдь-ка сюда.

Появился знакомый парень в спортивном костюме. И Федор поразился сходству его с тем, кого он видел в "Марсе" вместе с Кротом.

– Мишка, - тем же звонким голосом сказал Глухарь, - вот, известие нам привез Стреляный. Нет больше ни Крота, ни брательника твоего, ни Веньки, значит... Нет их!

Он подвыл глухим страшным мужским плачем без слез и вновь сел на скамью, сгорбившись, опустив плечи.

Мишка расширенными глазами смотрел на Федора, руки его сжались в кулаки.

– Ты... ты не врешь?

– Куда ему врать-то...
– опять взрыднул Глухарь.
– Ша, Мишка, не колотись... Счас поминать будем. Думать будем, Мишка... Думать... Им это так не пройдет... Раз встали на путь мокрухи среди своих, от своих и сгинут...

Глухарь поднялся, лицо его было торжественно и жутко от той ненависти, которая буквально впечаталась в его черты и даже разгладила морщины. Он выругался длинным, загибистым матом и как будто облегчил душу. Мишка плакал не скрываясь, утирал лицо грязными кулаками.

– Ничо, паря, ничо, - успокаивающе, покровительственно проговорил Глухарь.
– Мечите на стол все, что есть... Будем думать...

Все было выпито и съедено. Мишку развезло, и он, усевшись на какие-то доски возле бочки с водой в саду, плакал и ругался, не обращая никакого внимания на сидевших за столом Игната со Стреляным. У старика было ни в одном глазу, а Федор, собрав всю свою волю, держался из последних сил: его безудержно клонило в сон.

– Поди ополоснись вон.
– Игнат понимающе кивнул на железный кран под яблоней, от которого тянулась труба.

Федор встал и, покачиваясь, пошел к крану. Ударила струя желтоватой, сначала теплой воды, а потом пошла ледяная. Он подставил сперва голову, а потом, сняв рубашку, и плечи, вымылся по пояс. В мозгу просветлело.

– Я тебе так скажу, - начал Глухарь, когда Федор вновь сел за стол.
– Их гнездо осиное, это "Руно", я с твоей помощью подпалю... Меня облапошить трудно, Федя. Ладно, Крот сыграл не по правилам, но у него свой интерес был, а они встали на путь отрицаловки всех молитв, на путь, канающий к "загибу иванычу". Ты усек? Нельзя допустить, чтобы окозлились ништяковые фуфлы воровских правил и правды. Нельзя...