— Конечно, мессир… — тут Ник сделал паузу и выжидательно посмотрел на Мелик-Беглярова.

— Буанаротти, герцог, Буанаротти, — подсказал Мелик-Бегляров.

Тут они оба расхохотались и стали выбираться из театра мимо восхищенных костюмерш, беззвучно аплодировавших им вслед.

У театра уже стоял фаэтон. Быстро юркнув в его глубину, чтобы не вызывать недоуменных взглядов прохожих, Мелик-Бегляров еще и опустил шторку, прикрепленную к верху экипажа и поднял почти до середины груди кожаную полость с пола фаэтона. Таким образом перед ними была только широкая щель, через которую хорошо была видна дорога, но с улицы не было видно, седоков фаэтона. Фаэтон медленно тронулся в сторону Эриванской площади. Ник откинулся на подушки, прикрыл глаза и стал медленно входить в образ, припоминая все, что могло характеризовать его персонаж. Мелик-Бегляров тоже притих и даже задремал на этом коротком пути. Наконец, фаэтон остановился. Ник откинул кожаную полость и вылез их фаэтона, Мелик-Бегляров последовал за ним. Это опять было то же место, что и вчера, когда Ник прятался в подворотне, только теперь они должны были войти в дом напротив, который давеча в темноте Ник не разглядел. Теперь же то, что он увидел, поразило его. На вид это был обыкновенный тифлисский трехэтажный дом. С левой стороны дома второй этаж нависал над проездом во внутренний двор, но над проездом, над прекрасно отделанной глазурованным серовато-коричневым декоративным кирпичом стеной и окном, на фасаде дома, как бы наблюдая за всем творящимся внизу был изображен Люцифер. Опираясь подбородком на кисти обнаженных мощных рук, лежащих на трапециевидном замковом камне, он открыл рот и длинный лукавый язык поддразнивал окружающий его бренный мир. Два маленьких крутых рожка венчали высокий лоб, огромные дьявольские уши довершали этот удивительный образ. Ник был ошеломлен мастерством скульптора. Этот Люцифер был живым, безусловно, живым. Казалось, что он вот-вот перестанет дразниться, закроет рот и посмеется вместе со всеми. Но нет. Он продолжал свою издевку в одиночестве и бесконечности времени. Ник перевел взгляд на другие орнаменты и барельефы на фасаде дома. У него захватило дух. Он повернулся к Мелик-Беглярову, но тот, в превосходном настроении уже направлялся к двери, над которой горел диковинный фонарь, напевая что-то на ходу.

— Пожалуйте на бал к Люциферу! — воскликнул он и громоподобно захохотал.

Ник решил, что сейчас не время для расспросов и молча пошел за ним следом. Мелик-Бегляров постучал в дверь условным стуком, дверь приоткрылась, он прошептал какой-то пароль и приглашая за собой Ника, протиснулся всей своей громадной фигурой в узкую дверь.

Какая-то невзрачная личность с лошадиным лицом, стоящая у дверей с длинным жезлом в руках прогнусавила:

— Как прикажете доложить?

Мелик-Бегляров повернулся к Нику.

— Это Виктор, с ударением на втором слоге, здешний Цербер, хранитель дверей и печей, он же мажордом и церемониймейстер. Так вот, доложите, из дальних странствий по Палестине прибыл герцог Буйонский и ломбардский купец Буанаротти.

Мажордом откинул парчовый занавес, за которым оказался огромный зал, стукнул жезлом об пол и объявил:

— Герцог Буйонский и мессир Буанаротти!

И Ник с Мелик-Бегляровым вошли в зал.

Да, конечно, тут потрудились на славу, превращая полуподвал дома в роскошное помещение. Этот зал, иначе его назвать было нельзя, был огромен, казалось, что он бесконечен, он простирался в длину так далеко, что не было видно его конца. Он был разделен арками на несколько нефов. Стены каждого небольшого зала, образованного таким разделением, были задрапированы с необычайной, бесстыдной роскошью. На первый взгляд такое убранство должно было быть варварской безвкусицей, но когда глаз привыкал к этому буйству тканей, ковров, бронзы, то оно начинало казаться гармоничным. Бархат и шелк великолепных цветов, от нежно-розовых цветущей вишни до серебристо-жемчужных пасмурного рассвета в горах, спелого кизила и багровых листьев дикого винограда осенью, нежнолиловых как гроздья глицинии или бледнофиолетовых как фиалки на мшистой полянке в лесу контрастировали с богатой, расшитой серебряными и золотыми узорами парчой. С довольно низкого потолка, тоже задрапированного шелком, свисали фарфоровые и бронзовые люстры. Вдоль стен зала стояли низкие кушетки на европейский манер, покрытые гобеленами, а восточные тахты закрывались персидскими коврами со множеством шелковых подушек и вышитых тугих мутак с пышными кистями.

Повсюду в хрустальных или фарфоровых вазах стояли свежесрезанные розы, еще с капельками вечерней росы на нежных лепестках и темнозеленых листьях. Роз было невероятно много, всех мыслимых цветов, от нежных чайных до пурпурных, почти черных. Недалеко от входа стояла кадильница, откуда тонкой струйкой лениво поднимался сизый дымок. Время от времени лошадиноликий Виктор подкидывал туда шарики из пахучих трав.

— Откуда эта королевская роскошь? — тихо спросил Ник.

Мелик-Бегляров хохотнул.

— Ослеплены? Ошеломлены? Скажу по секрету — это часть коллекции российской шелковой мануфактуры «Братьев Алексеевых». Один из братьев, он довольно известный актер и театральный режиссер, отдал ее на хранение Тулуз-Лотреку. Там в России как-то не спокойно, они боятся, чтобы мануфактуру не сожгли. В Тифлисе же коллекция будет в сохранности. Только не говорите никому. Правда, это секрет Полишинеля. И в то же время Тулуз-Лотрека.

И Мелик-Бегляров, довольный каламбуром, снова громоподобно захохотал и повел Ника вглубь зала. Гости уже почти собрались. Все были в маскарадных костюмах. Мелик-Бегляров непрерывно раскланивался, и представлял Ника как герцога Буйонского, вызывая восторженные восклицания у дам. Наконец, они прошли в самый конец зала, где находился хозяин сегодняшнего бала. Для него был устроен отдельный кабинет, в сугубо восточном духе, весь в роскошных коврах, что-то вроде пещеры Али-бабы на тифлисский лад. За спиной у графа на стене, на текинском ковре, было развешено холодное оружие из разных концов света — от малайского криса до кавказской гурды.

Граф полулежал на фоне изысканных шелковых ковров на низкой тахте, обложенный со всех сторон подушками. Это был человек огромного роста, с очень толстой шеей, которую он с трудом поворачивал. Он был наголо обрит и его обтянутый кожей череп выглядел устрашающе. Тяжелое лицо с почти квадратной нижней челюстью, немного свернутый на сторону небольшой нос, глубоко посаженные темносиние глаза, две глубокие морщины, прорезавшие лицо как борозды пахаря старую пашню, напоминало фотографии из книг Ломброзо. Увидев Мелик-Беглярова с гостем, граф поднял руку для приветствия и сморщился от боли. Ник понял, что именно его он видел вчера поздней ночью.

Приступ боли прошел и граф приветствовал гостей хриплым голосом.

— Le Grand Pacha Великого Востока счастлив видеть в своих покоях герцога Буйонского, знаменитого своими подвигами в Палестине и не менее известного в Европе и на Востоке мессира Буанаротти, — напыщенно произнес он. — Прошу садиться.

И, снова поморщившись от боли, указал гостям на два ковровых пуфа возле тахты.

— Прошу простить, но в качестве прелюдии хочу предложить гостям… — и он, снова кряхтя, достал откуда-то из-под груды подушек массивный серебряный портсигар, раскрыл его, и Ник увидел, что с одной стороны портсигара лежат пакетики с кокаином, а с другой тщательно отполированная тонкая пластинка из черного мрамора и серебряная трубочка для вдыхания порошка.