– Ведь всё не так просто? – она бережно вглядывалась в меня. – Извини, можешь не отвечать.

– Нет, всё нормально.
–  я не знаю, то ли дело было в выпитых трёх бокалах тёмного пива, то ли в её особом взгляде, но я почувствовала тепло рядом с ней, поэтому искренне ответила. – Мне было восемнадцать. Я только поступила в колледж на парикмахера. В нашем общежитие была дискотека. Моё первое знакомство с крепким алкоголем. Вишневский предложил подняться к нему в комнату за добавкой, там всё и случилось. Я плохо помню этот момент.

– Ничего не помнишь?

– Какие-то обрывки.
–  задумчиво заглянула в бокал. – Помню, как закружилась голова, как присела на постель. Я хотела подняться, но не смогла.

– Твой первый парень козёл. – тихо произнесла она.

– Да, я знаю.
–  осторожно подняла на неё ресницы.
–  Но я сама виновата. В любом случае, рано или поздно, это всё равно бы случилось.

Её тёмно-карие глаза в тот момент были настолько тёплыми, что ими можно было укутаться, словно мягким пледом. Я вглядывалась в них и не могла оторваться. Они излучали необъяснимую силу притяжения, сопротивляться которой было бессмысленно. Хотелось всматриваться в них, как в глубокую воду, увлечённо погружаясь за тёмную радужку, пробираться всё дальше и дальше. Уже лёжа в своей постели, я вспоминала этот странный вечер. Как необычно хорошо было находиться рядом с ней. Местами, даже трепетно. Вокруг всё меняется и становится по-особому прекрасно: по-особому тускло горел свет в кафетерии, по-особому была расставлена посуда на квадратном столике, приглушена музыка, лился разговор, и этот особый тёмный взгляд всегда так чуток и глубок. Я тяжело выдохнула, закрыв глаза, ощутила беспокойный стук своего громкого сердца. Уложив ладонь на грудь, почувствовала гнетущее биение. Оно порождало неизвестный мне страх.

Шла последняя неделя осенней сессии. Я зашла в тесную аудиторию. Маленькая холодная комнатушка на первом этаже была напичкана старыми деревянными партами и напоминала больше холодильную камеру, чем уютный учебный кабинет. Яркий свет люминесцентных ламп одиноко освещал потёртые стены и зелёную сухую доску в грязных белых разводах. Обычная картина для заочников. Комфортабельностью нас никогда не баловали. Все рассаживались кто куда. Зная, что сегодня Катьки не будет на первых двух парах, я выбирала глазами себе место. Конечно, можно было сесть к Янковским, вчерашним школьницам, за первые парты, слушать их милые перешептывания по поводу учёбы и предстоящего экзамена, или к тихоням Котовым, которые ютились в конце возле галерки, как мышки, изредка подавая свой тонкий голосок, или к тучной Тунцовой, хотя точно нет, она выбрасывала такой специфический аромат в атмосферу, что воздух рядом с ней резко становился ядовитым. Свободных мест было достаточно, но глаза возвращали только к одному.

– Можно, - посмотрела я на чёрный рюкзак, который всегда стоял на соседнем стуле, словно стерёг место для кого-то.

– Да, - Влада его убрала.

Я присела рядом. Аккуратно разложив вещи, уложила перед собой чистую тетрадь.

– Прямо такой порядок, - тихо она отметила.

– Что?

– Говорю, что у тебя порядок: в стопочку тетради, в линеечку ручки. Всё так предусмотрительно чётко и правильно.

– Да, - заглянула в её блестящие глаза.
–  Сейчас, наверное, процитируешь мне какое-нибудь психическое отклонение?
–  с иронией проговорила.

– Нет, - улыбнулась в ответ.

Прозвенел звонок, и началась пара по «Политологии».

– Смотри твой Машеркин, - с доброй усмешкой произнесла она, оглядывая припозднившегося преподавателя в мятом пиджаке.
–  И как он всё успевает? И «Психология семьи», и «Политология», какой разносторонний мужчина. Так и папочка при нём. Ну, сейчас до смерти нас зачитает.

– Почему ты его так не любишь?
–  я посмотрела на неё.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, ты постоянно придираешься к нему.

– Нет, не к нему, только к его профессиональным обязанностям. Я считаю, педагог должен понимать и знать свой предмет, а не читать лекции с листочков. А пока я вижу, что он умеет только хорошо читать… И поехали.

Я улыбнулась её ответу и начала писать.

– О, Господи, и ручка ещё не пишет, - тихо пробормотала Влада, на что я усмехнулась. – Ориентированное на интерпретацию чего? – жадно заглянула в мой конспект.

– Сложного ценностного мира современной политики, - игриво покосила глаза на её небрежные строчки. – Ты же в курсе, что на зачёте можно будет пользоваться своим конспектом?

– Угу, - не глядя кивнула, дописывая предложение.

– Что это за слово? – ткнула я пальцев в её конспект.

– Это… это, - внимательно сканировала его своим глубоким взглядом.

– Феномен, - важно ответила я. – И как ты будешь подсматривать в свои записи, если не разбираешь свой собственный почерк?

– Я спишу у тебя, - подняла на меня глаза.

– О, а кто сказал, что я тебе дам?!

– Не дашь? – лукаво покосилась.

– Я подумаю, - кокетливо отвела от неё глаза и только после задумалась о возможной двусмысленности нашего разговора. Улыбнувшись себе, поджала губы.

– Не знаю, как ты, но я уже перестаю чувствовать свои пальцы, - едва уловимо прошептала она. – Зачем столько писать? И что за герменевтический круг? Всё так запутанно. Саш, тебе понятен его принцип?

– Нет, - усмехнулась я.

– И мне нет! Как ты думаешь, если я спрошу у него, он нам ответит?

– Влада! – с восклицанием протянула я.

– Что? Разве тебе не интересно, ни капельки не интересно?! – улыбаясь мне, подняла руку вверх. – Можно? У меня вопрос.

Пожилой педагог оторвался от чтения и посмотрел на Владу, та начала: