Шрифт:
Поболтав ногами, свешенными с кровати и не обнаружив еле приоткрытым левым глазом (правый всё ещё спал) в пределах видимости ни одного тапка, я огорчилась, встала, потянулась и возжелала больше света в комнату, так что сонно обратилась к медвежонку:
— Хрюша, — по-моему, Хрен Болотный — слишком неподходящее имя для такого милого кареглазого мишки, — опять ты себе всё солнце забрал!
— Знаешь, дорогая, — вдруг заговорил медведь шеровским голосом, — меня по-всякому называли, но «Хрюшей»?.. Ты серьёзно?
Я в момент проснулась и воззрилась на расслабленно восседавшего на моём подоконнике Шера, цветущего и благоухающего, будто сейчас не раннее утро, а как минимум, полдень.
— И сегодня не очень-то солнечно.
— Ты… что… тут делаешь? — голос меня подводил, но я умудрилась спросить.
— Я тут сижу, — выделил он каждое слово, издевательски передразнив меня.
— Это я вижу. Я спрашиваю про то, что ты забыл у меня дома? Как, вообще, пробр… — я осеклась, внезапно вспомнив всё.
Ответа на этот вопрос мне больше не требовалось, так как перед глазами одна за другой пронеслись картинки вчерашнего вечера.
— Ну, как, солнц, сама вспомнила или… — тон его сделался вкрадчивым и томным: — некоторые моменты прояснить?
— Какие такие моменты? — в мгновение ока зацепилась я.
— Всякие…
— Что значит «всякие»?
— То, — Шер прошёлся по мне похотливым взглядом и самодовольно усмехнулся, — и значит.
Я проследила за его взглядом и обратила на себя внимание. В лучших традициях сериалов, мои руки образовали на груди замок, прикрывая священные женские места, и колени прижались друг к другу как приклеенные. В этот момент мне казалось, что таким образом я становлюсь менее развратной.
Стою перед парнем в лифчике и трусиках, да ещё и ажурных! Понесла меня нелёгкая на этот дурацкий вечер.
Постояв так секунд пятнадцать, я решилась на активные действия, а именно: совершить прыжок до кровати, стянуть одеяло и укутаться. Под загадочную улыбку Шера мне это удалось.
— Чего пялишься, извращенец? Это ты меня раздел? Как ты посмел? — сказала я, замотанная в одеяло как древнеегипетская мумия в погребальные холсты.
— Я просто не мог позволить тебе спать в такой неудобной одежде, — развёл он руками «гляньте какой я хороший».
— Ты не имел права!.. И, вообще, что ты там ещё посмел сделать?
— Я? Да не, я ничего… А вот ты, — тут он вновь загадочно ухмыльнулся.
— Чего? — мои глаза выкатились из орбит.
— Эй, малыш, не кипятись и не писай кипятком!
Своей фразой он напомнил мне о том, что очень хочется в туалет. Но правда важнее.
Я еле как взяла себя в руки и рассудительно успокаивающим саму себя тоном прошипела:
— Я не писаю. Окей. Так что, ты говоришь, я сделала?
— Ха! — продолжал он издеваться. — Ты была великолепна!
— В чём? — заорала я, не помня себя, позабыв о внутренней установке на спокойствие. Да я тебя, гадёныш, с подоконника сейчас скину в порыве убийства.
— Во всём, — он утвердительно кивнул и расплылся в довольной улыбке.
— Чёрт, да неужели ты не можешь нормально сказать? — продолжила я взрываться.
— Ты назвала меня чёртом?
— Считай, что это вводное слово. Хотя… нет! Не считай! Не считай! Первое слово съела корова! — вспомнила я детское выражение.
— Я что, в детсаде?
— Ты в дурдоме! — какая я самокритичная.
— Как самокритично…
Он мои мысли читает? Точно извращенец.
С глухим стоном я повалилась на кровать и возжелала умереть. Чтобы в моей кончине обвинили Артёма Охренчика и дали ему пожизненный срок. Пусть зэков лучше изводит в тюрьме.
— Э-эй… — донеслось со стороны окна. — Ты плачешь что ли?
Вот пристал, мистер клещ. Сначала довёл, а теперь интересуется состоянием. Я не плачу. Вообще никогда не плачу. Но он этого не знает. И не узнает никогда. Потому что ему, по большому счёту, нет до меня дела. Я для него игрушка на ночь. Но он же не «играл» мною, пока я спала? Что случилось ночью, на что он намекает?
— Ты злишься на меня? — прошептал он мне почти на ухо. Когда только допрыгал так быстро? Фух, уберите от меня этот мешок тестостерона. А то я уже раздумываю истерить.
— Да, — в подушку буркнула я.
— Ну, прости, что ли…
Приятный голос продолжал тёплой волной щекотать особенно чувствительную шею.
Я зависла.
Потом отвисла и отпихнула его от себя. От греха подальше.
— Ты совсем обнаглел. Ночью до меня домогался, и сейчас пытаешься… У тебя, вообще, совесть есть?