Шрифт:
– А розовые слитки будут? – спросил аварин.
Гулидиен удивился, но вида не подал. Британские легенды породили веру в то, что розовый цвет сидовского оружия – знак того, что сталь впитала нечеловеческую кровь. Сиды – не боги… но не демоны и не совсем люди. Римские священники – молчат или напоминают, что форма ушей и глаз для спасения души так же несущественна, как цвет кожи. Есть, например, христианское Аксумское царство – люди черны, но души у них белые… Камбрийские говорят, что, когда Сатана восстал против Господа, его поддержала треть ангелов – вот это демоны и есть! Верные остались на небесах – это рать архангела Михаила. Но были и те, что растерялись и не выбрали сторону. Вот и пришлось им отправляться на землю – грешную, но не безнадежную. Жить вместе с людьми. Выбирать…
Таковы Дон и Ллуд, сиды–родители Немайн. Сама она рождена на Земле. Странно рождена: вот, ухитрилась оказаться еще и римской императрицей в бегах. Только у сидов свои отношения со временем: оно у них то стоит, как в болоте, то журчит ручьем, то прет назад – как вода вверх. Не бывает? Еще как бывает – в водоподъемных колесах сиды!
Король Пенда, пожалуй, прав, когда на все рассказы о связанных с сидой странностях отвечает двумя короткими фразами:
– Много удивительного сотворили асы. И ваны, вижу, ничем не проще…
Вот и еще сюрприз – оказывается, не кровь волшебного существа придает розовый цвет древесной стали. Что–то иное… Навряд ли сиды водятся в дальнем краю, именуемом Хорасан! А аварин знай, нахваливает розовые слитки… мол, хорошие.
– Что сделано раз, можно повторить, – осторожно говорит король, – но скоро не будет. В лучшем случае – к осени.
Позже король поговорит с мастером Лорном. Тот согласится – не кровь. Сама Немайн говорит, небольшое количество особой рудной примеси. Припомнит даже слово. «Никель». Но сидова шашка, Рут, все равно одна на свете! Дальше Гулидиен сам додумает, по–британски. Один меч – кривой. Один лук, странный. На него и тетиву натягивать – замучаешься, зато натянутая – не так устает. И бьет на диво точно, хоть песни слагай. Барды, правда, пока не торопятся. Ждут. Два – число несовершенное. Скорее всего, Немайн завершит триаду. Будет третье оружие освобождения Британии от варваров. Интересно знать – какое?
Впрочем, для разговора с аварином это неважно. Важно, что он принял цену. Простую: отныне такие слитки из авар сможет купить сам Баян, или человек, показавший грамоту с его отпечатком пальца. Сидовский способ растекается по миру, и немудрено – работу самого искусного ювелира проще подделать, чем тонкие линии печати, данной человеку от рождения! И кто после этого скажет, что Адам и Ева не сотворены благородными?
Итак, уста посла разверзлись. Аварин выложил на стол свой подарок – все ту же грамоту с текстом песни, только под каждым словом – подписано – на каком языке есть похожее слово, что, он, аварин, узнал о сиде–императрице из каждой строки. И о странностях, на которые у него нет ответа…
Песня – странней не придумать. Начать с того, что язык принадлежит народу, которого нет и никогда не было – не живут славяне по берегам Великого Дона, и не жили никогда! А тюркских слов в песне не так уж и много…
‑ Великой Дон, – уточнил король, – Дон – женское имя! Аварин кивнул, переправил. Пояснил: ‑ По–нашему о мужском и женском говорят одинаково. Не различают… Греческие слова по роду различать научился, с вашими часто ошибаюсь. Вторая странность: насколько язык славянский, настолько песня степная. Спето хорошо, широко. Спето о простых вещах, простыми словами – о том, что всякий видит. Так и поют в степи – что вижу, то и пою… Видит Немайн странно: не то, что есть – то, что было и то, что будет. Глаз в минувшее, глаз в грядущее, а в настоящем – как у зайца перед носом, темень. ‑ Я до тебя с англами говорил, – сказал Баян, – так вот: так видят их боги. Прошлое знают, будущее прозревают. А в настоящем – такие же слепцы, как и люди. Да и настрой там самый тот: судьба определена, судьба принята. Воин с честью идет навстречу Року. Причем воин не из тех, что живут битвой, и даже не из тех, что кормятся от руки властителя. Это песня ополченца, взявшего оружие по необходимости. Там такая тоска по спокойной жизни… Гулидиен кивнул. Немайн такая. Аварин продолжил: ‑ Пророчество – есть. Король вздрогнул. Вслух он этого не сказал – вдруг жене перескажут, но ушастую было очень–очень жалко. Только привык к доброй соседке, и на тебе! «Кровь горячая польется…» Потом сам смеялся – но что поделать, первый день медового месяца. Настроение – лучше некуда, особенно после того, как жену переспорил и разутешил. Правда, спать хочется… Кейндрих, собственно, как раз отсыпается. Сказала только, что Немайн ей какое–то доказательство должна, и скоро. ‑ Есть, – повторил посол, – только хитрое. Не хорони святую и вечную раньше времени. О смерти в песне – ни слова, и еще неизвестно, кто выпустит свинец, а кто обольется кровью. Что–то саксы пращниками не славны, зато сиды… Да и у римлян во многих мерах вместо лучников – балеарцы. Ага, улыбаешься. Тоже рано. Может и Немайн достаться. Может и упадет с разбитой головой… но вряд ли. Может, и кровь наземь прольет – да не всякая рана насмерть! Временная боль – не то, что заставит храбрую воительницу печалиться. Просто ей хочется жить мирно… кто это поймет? Немайн любит города. Любит оружие, но не как воин, как мастер–оружейник. И уходя в поход, не радуется грядущей славе, а печалится о делах, что переделать не успела. А еще она умна. Нет лучшего способа проверить – кто в дружбе гнил, кто тверд, чем на время показать слабость. Мудрый каган после отлучки или болезни казнит больше изменщиков и воров, чем за десяток спокойных лет. Так что… Баян развел руками. Выходило, что сида спела о многом – и ни о чем. Тоже странность, и не последняя. Вот еще одна:– Песня у нее христианская. Насквозь. И языческая, причем на германский лад. Насквозь. Знаешь, мы с франками много торгуем, с иными дружим… У них не так. Человек может быть крещен, но держаться духа старой веры. И наоборот – еще не обратиться, но чувствовать по–христиански. А здесь… Христианское смирение доходит до божественной гордыни, и несокрушимая гордость – преисполнена христианского смирения. Как говорят греческие философы, – аварин улыбнулся – мол, поживешь в граде Константиновом с мое, не таких слов нахватаешься, – синтез. Слияние. Насколько совершенное – не мне судить.
Гулидиен знал, кому. Это означало еще два разговора. Первый – с Мерсийцем.
Король – глава самого сильного рода в народе англов, значит, заодно и верховный жрец Тора. Сила Немайн ему нужна – и уже потому интересна. У него жена–христианка, и сын, и подданные – пополам… Вот он и рассказал другу и союзнику, что нет у народов, верящих в Тора, сильней колдовства, чем женское. Обычно песенный сейд – дело злое, но Немайн и тут все наружу вывернула. Обидела себя, а союз сплавила намертво. Одно дело – знать, что святая и вечная с вами надолго, торопиться некуда. Совсем другое дело, когда судьба Британии – и твоего королевства! – должна решиться до зимы. А Тор–Громовик такое бы одобрил, несмотря на поминание христианского бога.
Пенда сказал, что уже велел скальдам переложить песнь Немайн по–английски. Торова песня! Христианская? Может быть, но и торова разом. Да и мать Немайн–Неметоны, Дон, помянута – хотя и как река ее имени. Оказывается, так тоже можно…
Во–вторых, следовало поговорить с патриархом или епископом – но Гулидиен не успел. Жена проснулась. Спустилась в опустевшую залу – в глазах остатки дневного сна, поверх рубашки плед болотных ее цветов намотан. Мягкий, уютный!
Сладко зевнула – и заразила. Так и пришлось пересказывать новости – позевывая.