– Но…

– Если вследствие нашего разговора генеральный вас уволит, отлично. Я рекомендовал бы ему не заполнять вакансию. Большое количество заместителей часто принимают за свидетельство некомпетентности.

– Хм. Хотел бы я знать, почему мне сейчас смешно? Хотя я должен чувствовать раздражение?

– Это оттого, что я кругом не прав, – объяснил Клирик, – но сейчас я склонен наслаждаться прекрасным. И поступать склонен не правильно, а красиво.

– Там же люди…

– Вешать мне лапшу не надо! Людей в туннеле мало, и для их спасения совсем не необходим я. Говорим люди, подразумеваем оборудование, а? В первую очередь щиты… Кстати, время выходит.

– Генеральный вас весьма ценит, но с моей колокольни – так нам нужны исполнители, а не капризные примадонны!

– Хлестко сказано. Но учитесь ладить с хорошими специалистами. Подумаешь, примадонна. В хороших театрах укрощают или терпят. А вы чем лучше? Укрощать меня не вам, так извольте терпеть… И учтите, если вы будете присутствовать в ложе через минуту, я не продлю контракт. И так работаю на концерн из патриотизма, который подобные вам именуют квасным, в то время как разумные корпорации давно предлагают мне неограниченные опционы. Так и передайте генеральному. Слово в слово. А не ссылкой на очередное сумасбродство примадонны. А теперь вон отсюда.

Замгенерального стушевался. Увы, покой был недолгим. Нет, право, в следующий раз без четверки плечистых молодцов при белых галстуках в оперу ни ногой. Даже во сне. Теперь выпроваживай новое явление. И совершенно незнакомое. Этот‑то что забыл? Выглядит приличным человеком. Очень пожилым и очень старомодным. Который в оперу изволит хаживать во фраке с белым галстуком.

– Браво! Впервые за долгое время встречаю хотя б кого‑то не просто похожего на "старого русского", но и способного укоротить «нового». Как я вас понимаю!

Немецкий со знакомым торопливым, подчас глотающим звуки акцентом. Южная Франция? Балканы? Тироль?

– В таком случае вы немедленно уйдете.

– О, да. Но непременно вернусь…

Что ж, главное Клирику не испортили. Даже оставили последние минуты на ожидание чуда – которое никогда не наступает до конца. Знакомая ария оставила Клирика восторженным и немного пустым. Это было правильно. Это было почти самое то. Почти. Впрочем, взлелеять смутное удовольствие критикана не удалось. За спиной деликатно прокашлялись.

– Снова вы?

– О, да. Видите ли, я заподозрил в вас родственную душу. Вы часто занимаете эту ложу, всегда в полном одиночестве. Предпочитаете именно этот спектакль. Причем наслаждение вам доставляет одна единственная партия. Это ведь так?

– Так.

– Что ж, в таком случае вы прямо сейчас не откажетесь немного побеседовать? Видите ли, я хочу знать ваше мнение о только что услышанном.

– Легкое разочарование. Я понимаю, это дебют. Но с возрастом верхи у сопрано часто слабеют, а низы у нее и вовсе тусклые. Не самое лучшее исполнение, что мне приходилось слышать. Хотя и в самых блестящих мне что‑то говорит: можно и лучше. Как будто я слышу эталон.

– А, так и вы попали в эту ловушку! Мне вот тоже всегда кажется, что можно спеть это лучше. А все как раз из‑за того, что композитор решил насолить переборчивой певице. Первый вариант партии ей, видите ли, показался слишком простым.

– Но она справилась.

– О, да. По крайней мере, так ей показалось. И публике. Но… Поставьте‑ка себя на место сердитого автора. Нельзя же загубить премьеру собственной оперы! И публика ушла в восторге. Но сам он слышал, как надо… А несовершенство разобрали многие. Музыкальные одержимые вроде меня и Вас… Небольшое, мимолетное отклоненьице от идеала. Шутка в том, что идеала быть не может. Технически.

– Как раз технически бывают исполнения совершенно безупречные.

– Именно! Безупречные колоратурные изыски, заставляющие техникой разрывать чувство. И шутка тут вовсе не в том, что они приходятся на «фа» третьей октавы… Когда я слышу это стаккато внутри головы, я слышу в нем чувство. Вероятно, то самое, которое испытывал автор, когда переписывал и без того безупречную музыку… А там, – кивок в сторону сцены, – никакого чувства. Одна техника. А как должно быть, слышу только я. И ни одна певица!

– Не преувеличивайте. Как должно быть, слышат многие. Ну вот, например, я.

– Вам только кажется. Вы чувствуете, но не слышите. Большая разница.

– Нет, слышу! – Клирик ощутил странную дрожащую ярость. Аж дыханье сперло.

– Докажите.

– Как?

– Спойте эту арию. Так, как надо.

– Издеваетесь?

– Ничуть. Поверьте, я еще ни разу не ошибся, определяя по разговорному голосу певческий. И прекрасно слышу, насколько сильно вы форсируете его вниз. Октавы на две, что совершенно изумительно! Но очень вредно. Да сами же отлично слышите, какие из горла вырываются кошмарные хрипы. Так же можно и связки повредить. Голос потерять. Как Карузо, как Каллас… Разговаривать – так не черт ли с нею, с болтовней – петь ведь не сможете! Немедленно расслабьте связки, я вас не выдам. Нашли кого бояться – старого мертвого венецианца.