— Никто никого не бил, мама, мы просто упали, — пояснил раздражённый Артём, который в лучших традициях своей мамули только что отчитывал Веника. — Случайно.

— То-то я думаю, что у нас дома стадо слонов к марафону осеннему готовится, — решил разрядить обстановку папа моего благоверного.

— Да нет, па, это мой гиппопотамик не удержался и шлёпнулся на пятую точку, — ответил ему Артём, теперь, определённо, иронизируя. Якобы я такая толстая, что даже ноги меня не держат.

Его даже могила не исправит, куда уж там любовь! Хотя какая любовь? Думаю, у него тогда случайно вырвалось, и повторять он не станет, иначе давно бы обрадовал, всё-таки человек он прямой.

— Это я гиппопотам? — не знаю, по какой причине переспросила. Возможно, хотела воззвать к его совести, хотя тут никакое жертвоприношение не поможет, чтобы воскресить то, чего нет. А возможно, хотела просто оскорбиться и прилюдно устроить ему бойкот, но он предвосхитил все мои дальнейшие ожидания во сбивчивых извинениях, этот рогатый (нет, я ему не изменяла, но он определённо рогатое парнокопытное) субъект сказал следующее:

— Да, длинновато звучит, язык сломать можно. Быть тебе бегемотиком.

И вновь улыбнулся. У-у-у, была бы я каратисткой, ты сейчас бы копил на вставную челюсть!

— Хам, — буркнула я. — И сам ты бегемот. И вообще мамонт. В квадрате. Нет, в кубе!

Последнее прозвучало слишком громко для того, чтобы его маман вновь ополчилась против меня, оставив в покое Веника:

— Грубиянка! Так непочтительно разговариваешь с моим сыном! Позор… — она театральным жестом приложила руку ко лбу и сделала вид, что готовится падать в обморок, заметив, что её муж на неё внимания не обращает и ловить бездыханное тело супруги не собирается, она продолжила привлекать внимание: — Ах, слава Богу, наша гостья не смогла сегодня прийти, иначе не отмыться нам от этого позора… — Сандал Евгеньевич жену не слушал, заинтересованно разглядывая в окно плывущие по небу перистые облака и поглаживая усы, складывалось ощущение, что он вообще был в другом мире, мире грёз и мечтаний. Но Ефросинью это не устроило — раз уж она решила падать в обморок, то надо завершать начатое до конца: — Кхм! Кхм! Кхм!!! Сандал, ты охренел? — возопила она дурным голосом.

Я шарахнулась и, все ещё сидя на полу, угодила в стальной захват Артёма, который схватил меня за плечи и стал водить большими пальцами, призывая к спокойствию. А я бы от массажика не отказалась.

Мне кажется, все испугались, чуть ли не до конфуза в штанах, даже шуганный Вениамин Аристархович чуть не выронил зубной протез изо рта и не распрощался с очками, когда от зычного выкрика хозяйки дома врезался всем корпусом в картину, висящую на стене. В общем, все, кроме Сандала Евгеньевича. Этот непрошибаемый мужик со стальными яй… в смысле, причиндалами (ой, что это я несу?) лишь пробудился от своих глубоких мыслей и переместил свои сине-голубые, как у Тёмы, глаза с облаков на жену, изображающую из себя мини-версию китайского дракона.

— Да, дорогая, — полувопросительным, полуутвердительным тоном отозвался он, а жена, которую, наконец-то, заметили, вновь приложила руку ко лбу, закатила глаза и начала падать под обеспокоенные возгласы своего мужа, спешащего её поймать: — Что случилось? Ох, ах…

Кажется, он в этом деле опытный, так как получилось всё не хуже, чем в кино, да ещё и с первого дубля. Оскар в студию!

— Ах… Ах… — убиенно вздыхала мама Фрося, не забывая окидывать нас всех своим рентгеновским взглядом из-под опущенных ресниц. Я этого взгляда не замечала и вообще предполагала, что ей реально плохо, так что со свойственной мне широтой души жалела её и порывалась, уподобившись всем остальным членам этого семейства, пойти помогать ей, но Шер, сам не вставая, не отпускал меня.

— Артём, надо хоть что-то сделать, — вразумляла его я, будучи чрезмерно удивлённой его поведению. Это очень странно, что он так пренебрежительно относится к собственной маме. Просто он не знает, каково это, когда её нет, и нет — я не жалуюсь на то, что у меня нет мамы, я это переношу нормально. Но будь она у меня, я не стала бы уподобляться Шеру и делать вид, что мне на всех всё равно, включая её.

— Успокойся, малышка, — чуть раздражённо ответил он.

— Но ей же плохо, может она ударилась. Отпусти, я пойду полотенце смочу водой…

— Детка, — голосом, как для душевнобольной стал пояснять Артём, — моя мама — старая актриса… — начал он, но его мать, у которой вместо ушей радиолокаторы установлены, расслышала его шёпот и, оказавшись вдруг вновь здоровой (спасибо за это парню на небесах), возмущённо завопила, как старенькая милашка-одуванчик бабулька на почте, пенсию которой сократили на сорок две копейки и которая преобразилась в фурию:

— Я не старая!

— Мам, я не возраст имел в виду, а про стаж твоего актёрского мастерства.

Ефросинья Эразмовна сразу подобралась и встала с рук Сандала Евгеньевича, потом расшифровала сомнительный комплимент сынули и вновь её лицо приобрело нахмуренность, а глаза устроились на полставки к Зевсу, начав метать молнии вместо утомившегося бога.

— Я не играла! У меня хрупкая нервная система, — достойным голосом поведала она, и не нашлось ни одного желающего с ней поспорить.

Таким образом, она ещё минут пять ездила нам по ушам, рассказывая, что нервные клетки не восстанавливаются, а седина не закрашивается. Реклама утверждает обратное по обоим пунктам, но я с ней своими великими познаниями делиться не стала. Затем, когда на свой страх и риск Вениамин Аристархович вновь решился напомнить, что «ужин стынет», мы проследовали на кухню, то есть в обеденную залу. Ох, уж эти мажоры. И кухня у них есть размером с футбольное поле, и отдельно обеденная, которая ещё больше.