— За ужином. Договорились же.

— А-а-а… Я понимающе покивала, — так вот о чём они трещали, пока я раздумывала о его влюблённости в меня … Так он же в меня влюблён. Ой, кажется, я вновь краснею. И в груди такое приятное чувство. Значит, я ему не безразлична и, возможно, дорога. А вот интересно, он совершил бы ради меня какой-нибудь глупый, но ужасно романтичный поступок?..

— Э-эй! — Артём вновь пощёлкал перед моим носом пальцами, вытаскивая моё сознание из страны грёз.

Его лицо выражало недовольство, а в голове тут же проскочила бегущая строка, извещая, что никаких безрассудных поступков ради меня он совершать не станет.

— Что?

— Я только что рассказывал тебе наш план, о том, как мы познакомились и все прочее. Ты же слушала?

— Конечно, — надеюсь, мои глаза достаточно честно округлились. Хотя врать я не умею. Леська говорит, что с такими честными глазками, как у меня, даже в торговлю не берут.

— Тогда, постараемся обойтись без эксцессов?

Ух ты, самый умный что ль? Черепная коробка не жмёт, нет, Артёмка? Специально, наверное, в энциклопедии слово нашёл и выучил, чтоб передо мной блеснуть своими глубокими познаниями. Хочется верить, что они не настолько глубоки, и я в них не утону.

Коря себя за вредность, вслух я сказала иное:

— Постараемся.

Значит, на повестке дня ужин в семействе Охренчиков! Вот кайф. То есть наоборот. Тут никакие самоуговоры радость от предстоящей перспективы не ссинтезируют. Семейка у Артёма ещё та, и он ещё утверждает, что это у меня сумасшедшие родственники? Псих.

— У-у-у, придурки! Как вы могли её упустить? — возмущалась в трубку мобильного телефона ухоженная миловидная блондинка чуть больше, чем средних лет.

От негодования она соскоблила лак на указательном и большом пальцах левой руки, а теперь теребила обручальное кольцо, норовя отколупать бриллиант.

— Простите! — виновато пробурчал приглушённый бас из трубки.

— На что мне ваше «простите»? — продолжала она негодовать. — Мне его может быть на камеру заснять и поставить в качестве заставки на экран лэптопа? Или может сфотографировать и всю стену фотографиями обклеить? А может магнитиков наделать с «простите» и холодильник обвешать? Где я её теперь найду по вашей милости, то есть тупости? Как так можно? В прошлый раз вы упустили объект О, а объект А по вашему недосмотру чуть не отправился валить лес в Сибирь.

— Но мы же предлагали вам установить жучки…

— Это подсудное дело, — отрубила женщина.

— Но с вашими связями…

— И слышать не хочу! О, — взвыла она, попутно листая ежедневник — в виду новых обстоятельств ей предстояло отменить ужин в обществе одной известной состоятельной семьи города, встречу с которыми считала важным событием, — и почему я связалась именно с вами? Неужели мой дражайший супруг не мог выделить нормальных людей?

— Простите…

Оба мужчины, сидящие в машине перед домом объекта Л, где они и видели её в последний раз вместе с Анатолием Световым, сыном мэра, представляла собой одну расплывшуюся лужицу. Но даже вспомнив об этом факте, их никоим образом не осенило, что выходил он с огромной сумкой для гольфа, и говорить об этом хозяйке сейчас они не стали.

— Так, значит, план таков. Вы сейчас где? — решительно произнесла блондинка.

— Во дворе её дома.

— Я сейчас к вам подъеду, и на месте решим что, как и куда. А сейчас я пойду и оторву уши своему мужу, и пусть только кто из охраны попробует встать на защиту… — прозвучало достаточно убедительно для угрозы, так что троица синхронно сглотнула, прочувствовав на себе злость милой, доброй и хорошей, но страшной в гневе, жены босса. — Всё, конец связи.

Дальше она принялась звонить агенту под кодовым именем ВВ, заданием которого было втереться в доверие близких людей объекта Л, но тот не отвечал.

Женщина ещё немного потеребила подвернувшийся под руку календарик, затем вновь пролистнула ежедневник, позвонила и отменила встречу, сославшись на срочные важные дела, не соврав, и отправилась вершить расправу над мужем.

Всегда мечтала, что меня будут носить на руках, и вот моя тайная детская мечта, которую я доверяла лишь куклам и дневнику, приобрела реальные очертания.

О да, я имела глупость вести дневник в начальных классах вплоть до того момента, когда его обнаружил дядя Макс и принял за свои рабочие черновики. Уж не знаю, где в тот момент кочевал его мозг (видимо, отправился на лечение в престижный курорт), но я ума не приложу (лично мой мозг всегда со мной — вот и страдаю, пытаясь его приложить, надо бы брать пример с дяди), как он мог перепутать девчачий розовый (спасибо снабженцу-папе), изрисованный всякими сердечками, цветочками и прочими чепушинками дневник со своими каракулями? И ладно бы перепутал, почитал и понял, что взрослый мужчина такое даже под самым красочным кайфом не напишет, даже не придумает — куда уж там напишет, но нет! Мой драгоценный дядечка отчего-то решил, что это его очередная сумасшедшая задумка. Так что вскоре после того случая, как я, изображая сумасшедшую ищейку, то есть упившуюся кофеином белку с бегающими глазами и бьющимся в конвульсиях телом, обыскивала, переворачивая вверх дном весь дом по несколько сот раз в день, подключив к этому благому делу всё остальное семейство, всех, кроме поймавшего в медвежий капкан музу и спрятавшегося ото всех в своей творческой мастерской Максима, прилавки увидел «замечательный» талмуд — «Взросление лапочки-дочки для кипятильников». Именно что — талмуд, в тысячу с лишним листов — это только текст, где моих записей было около четверти книги, остальное же занимали дядины супер-интересные, интригующие, бесконечно умные и логичные, как считает он сам и его глупые фанаты, комментарии-размышления. Ещё около сотни страниц занимали мои и Сонины рисунки, которые он очень сильно просил нас нарисовать, наврав, что хочет издать специальный альбом с нашими художествами. Мы же наивные дети, поверили и намалевали ему на предложенные темы много всякой чепухи.

Но что самое ужасное в этой истории — это то, что мы узнали про сей реликвинный фолиант. Разумеется, читать это УГ, как обо всех книгах своего любимого братца отзывается мой папочка за его спиной, никто и не собирался (надо иметь железные нервы, чтобы подобное извращение над собой совершать), но наш дядя поступил хитрее — он собрал нас якобы на семейное собрание по обсуждению того, кто это такой умный, что ванную за собой не моет, но на самом деле, зарядив длиннющую речь о современной литературе и о его, дядином, личном «скромном» месте в ней, он начал зачитывать отрывки из своей очередной нетленки. Не скажу о других, но я была в самом контуженном шоке и хорошо, что у меня голос пропал, иначе я бы точно лишила всех разом слуха. Оскорбившись до глубины души, я пожаловалась папе, а потом в компании Егора, Стаса и Сони с удовольствием наблюдала спектакль-экшн «Я убью тебя, брат, твоим же фолиантом». Дядя, бешено вращая глазами и вырывая волосы на своей голове, истошно вопил, призывая брата к адекватности: