— Но это имеет значения для меня, — заторможенно отзываюсь. — Для меня, понимаешь? И что было написано на бумажке той? Что… спорткомплекс открыть нужно?

— Нет, — качает он головой. — Нет. Не спрашивай об этом. Все. Это закрытый вопрос. По записке.

Довольно!

Я с такой силой руки пытаюсь его откинуть от себя, что он невольно делает полушаг назад.

Ярость оказывается сильнее обиды. Как он смеет еще скрывать это от меня. Произошедшее же со мной!

— Выметайся, как я сказала. Привези Ваню сюда или я прессу подключу!

— Очень страшно, — он кривляется, — прессу она подключит. А мне похуй! Поняла? Хочу посмотреть, как ты будешь оправдывать оборвыша. За что ему такая почесть? За что!

— У него нет никого, кроме меня!

Опять его руки толкаю, и сама не вижу, куда я ступаю и куда двигаюсь. Я не могу больше.

— У МЕНЯ ТОЖЕ НЕТ НИКОГО, КРОМЕ ТЕБЯ!

Закрываю уши ладонями, уклоняюсь из сторону в сторону от его багрового обезумевшего лица.

Обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул.

Конечно же, Кулак мои ладони в своих сжимает. На грани. Массирует и расстирает, будто через кожу хочет убедить меня в чем-то.

Так близко стоим, почти что дышим друг в друга.

Внезапно он наклоняется и целует крепко-крепко уголок моего рта. И я, как последняя дура, всхлипываю, ищу своими губами его, и Кулак остервенело подхватывает касание, лаская и лаская меня чистым безумием.

Мы будто забываем как надо целоваться, и впиваемся один в другого невпопад, куда получится, сталкиваясь и переплетаясь пальцами на лицах друг друга. Он вышептывает мое имя по коже, и я глупо цепляюсь за его майку растопыренной ладонью, словно стоять на ногах не могу.

— Отпусти ребенка, — не скрываю, что плачу, запрокинутым лицом на него смотрю, — сними обвинение. Я знаю, ты же можешь. Это же твоих рук дело, это обвинение. За что? Он же ребенок просто. Я… умоляю тебя, Вася.

— Нет, — вкидывает он многотонное слово между нами. — Нет. Он должен нести ответственность за свои поступки.

Настолько непреклонно говорит, что я его не узнаю. Суровые губы поджимаются. Даже когда мы только познакомились, Кулак никогда так со мной не разговаривал.

— Ему четырнадцать! Всего четырнадцать! Он же…

— Мне тоже было четырнадцать, когда я сбежал и на улице жил. И я нес ответственность за каждый свой поступок каждый день! Когда нашел способ не воровать! Когда нашел способ жрать и ни на кого не вешаться. Когда мне отрезали ухо и перевернули на свалку в мусорнике, я не ждал, что за меня кто-то что-то будет решать!

Ошеломленно взираю на Кулака, теряю ясность не только в глазах, но и в мыслях с каждым новым словом.

Все внутри разрывается от медленного осязания того, что ему пришлось вытерпеть и не сломаться. Осязания, потому что я будто только что сама вместо него это пережила.

— То, что тебе пришлось… То, что тебе пришлось это прожить, не значит, что с ним нужно такую же жестокость проявлять, Вася. — Стараюсь говорить мягко, как обычно, но… — Ты обезумел! Какое дело? Ты же знаешь, он не желал мне зла.

— Раз кто-то не желает плохого — не значит, что не делает.

— Прямо, как ты сейчас! Как поступил со мной! Со спорткомплексом! Типа ты для меня это сделал.

— А как я поступил с тобой? Почему ему враз прощается, а меня, значит, выбросить! Почему ему все, а мне — ничего!

— Я тебе все дала. Все! Без остатка! Хотя знала. Что верить нельзя.

Блуждает взглядом у меня по лицу и опять намереваются губами мой рот захватить. Но я непреклонна на этот раз.

В бешенстве он даже разворачивается несколько раз в одну и ту же сторону. Стоять на едином месте не может.

— Мне верить нельзя? — грубо кивает он мне снизу вверх. — Мне? Значит, ему можно. Раньше он дурь башлял, Алиса. Это то, как он наркотическую лабораторию сделал, и ему, четырнадцатилетнему, верить можно. А почему мне нельзя?

— Причем здесь он? — вскипаю я.

— Притом что ты как-то интересно все раскидываешь, маленькая моя, — злобно усмехается Кулак. — А почему знала? Почему знала, что верить мне нельзя, а?

— Потому что ТЕБЕ самому тоже ЧЕТЫРНАДЦАТЬ, Вася! Какой-то части тебя вечно четырнадцать, ты как подросток! Ты ведешь себя так со мной! Но при этом… при этом у тебя власти на десять жизней вперед! А у него этого нет!

— Но у него есть ты, да? — заикается он и по массивному лицу волны ярости перекатываются. — А у меня нет, значит. Мне нужно еще тебя заслужить.