Еще оказывается строительство ведут в ускоренном режиме, поэтому пять строительных компаний работают.

От последнего мне как-то уже все равно становится. Перегрев и перегруз. Пойду-ка я домой. Мне еще козленочка вызволять.

Возле избы предупреждаю свои Тени в трех ипостасях, что они свободны. Не на сегодня, а навеки вечные.

Они смотрят на меня. И молчат.

— В дом не пущу, — говорю и самой стыдно становится. Ну что, они тут стоять останутся?

— Пересменка через три часа, — поясняет Юлия.

Поздним вечером различаю дикий шум на улице. Откладываю в сторону записную книжку и украденный у Сергей Степановича телефон, и в окно смотрю.

Хозяин дома чем-то странным возле калитки занимается, а еще что-то сильно гремит.

— Негодяй! Негодяй!

Сумасшедшей мегавольтности фонари освещают, как Кулак через забор по проволоке пытается пролезть. Старик тыкает его палкой и довольно проворно передвигается, когда Вася новое место для прыжка выбирает.

От ярости я ногтями в ладони впиваюсь. Явился!

Без Вани может ко всем чертям катиться!

Единственное, что еще хочу знать — какое послание было написано в подвале, где меня отравили. Видимо, про открытие спорткомплекса, раз злой боров побежал открывать. Ах, как хорошо совпало!

— Беспредел, — горланит Сергей Степанович. — Алиса, в погреб!

Это немного перебор уже, но едва удерживаюсь от того, чтобы не заорать в окно пару проклятий в адрес лезущего и лезущего беса.

И как можно быть таким высокомерным, думать что и проволока тебе по зубам.

Или по торсу.

У меня есть дела. Иду обратно к блокноту: отсекать тех, кто мне точно с делом Вани не поможет. Нужны люди, что помогут разобраться какое именно дело на подростка завели. Веры Кулакову нет и не будет.

Оценив крики на улице, среди который теперь и бас предателя частит, баррикадируюсь в правой части комнаты, за кроватью. Ставлю стол и передвигаю тумбу с креслом так, чтобы и ко мне было тяжело подобраться.

Господин Схвачу-Тебя-За-Руку хоть с каким-то сопротивлением должен столкнуться в своей роскошной жизни.

Врывается в комнату весь взмокший и с царапинами на бицепсах. Ничего, к свадьбе заживет. Правда, не со мной. Пусть другую дуру доверчивую ищет.

— Ты! Ты! Чего из больницы ушла! Мне позвонить не надо? Ты ведь только очнулась. Собирай вещи! Если я еще час с этим усатым проведу, будешь похороны готовить его.

При звуке его голоса швы реальности расходятся, словно прорезь между прошлым и настоящем у меня прямо перед глазами возникла. Сколько раз я слышала эти властные низы, и даже сейчас… даже сейчас кругом идет голова.

Злюсь на свою глупость, и от мыслей до языка шкварчит огонь.

— Выметайся! Это наш с Сергей Степановичем участок и дом!

— Чего? — впадает он в искреннее изумление, и немедленное неистовство. Как факел из линолеума вспыхивает под два метра ввысь. — Тебе в больницу точно надо!

Смотрю на него будто не из тела своего. А из какой-то другой версии себя. Такой, что сейчас гневной дрожью блокнот в руках сминает, как салфетку.

— Где мой ребенок?

Дышать он начинает лихорадочно, кажется, вдохи выдохи опережают. У него из горла даже дикий хрип выскакивает: тот будто после пережитого внутри грудной клетки спасение ищет.

— Что, — сипло говорит он. На вопросительную интонацию его, видимо, не хватает.

— Случайно не в спорткомлексе, который ты без меня клялся не строить?

Стоял тогда в номере и смотрел на меня, как помешанный. А я поверила! Наообещал с три короба, а на самом деле выжидал…

А если и не выжидал, то забыл вообще, что я об этом подумаю. Что я почувствую! Что для меня важно!

Вася выпрямляется, и осматривает мебель между нами. Будто только ее заметил.

— Ты очнулась. Здоровая, наконец-то. Ты очнулась… и первое, о чем ты думаешь, это ебаный спорткомплекс?!

Вместе смехом у меня на губах взрываются всхлипы. Изумленным взглядом обвожу стол перед собой.

— Г-где ребенок мой?

— Какой твой ребенок, — наклоняет голову он. Как хищник.

— Ваня! Где он!

— С каких это пор оборвыш стал твоим ребенком, Алиса!

— С сегодняшних, — прикрикиваю на него. — Когда захотела. Ты… ты что в тюрьму его посадил, Вася?

Кулак отряхивает ручища свои, и явно приняв опрометчивое решение, начинает тумбу отодвигать. Я отскакиваю в самый дальний угол своего убежища.