Мне требуется несколько секунд, чтобы обуздать масштаб безумия собственного сердца и спокойно произнести:

— Я тебя не ненавижу.

Ник замирает. А язамолкаю, ожидая какой-нибудь реакции, но встречаюсь лишь с его взглядом, потонувшем в полумраке. Запутавшимся. Усталым.

Кроме крошечного окошка над нашими головами, которое настолько покрыто пылью, что почти не пропускает солнечные лучи, в комнате нет света. А в темноте признаваться всегда легче. И я тихо выдыхаю: — И не пытаюсь избавиться.

Ник наклоняется чуть ближе, по сантиметру убивая дистанцию между нами. Выпрямляется, становясь выше. Мне приходится слегка запрокинуть голову.

— А чего ты хочешь? — шепотом спрашивает он.

Дыхание на мгновение перехватывает.

В голове крутится столько слов. Столько всего случилось…

И я тихо отвечаю:

— После всего, что ты сделал ради меня в Лаборатории…

Ник прикрывает глаза, словно испытывает головную боль, и резко делает шаг назад.

— Прекрати, — обрывает он. Выходит обречено глухо. — Хватит относиться ко мне так, словно ты мне чем-то обязана. Ты не обязана, ясно?

О, Господи, я не то хотела…

— Хватит ходить вокруг меня на цыпочках, изображая скромность, ни грамма тебе не свойственную! — уже заметно раздражается он. — Я и на эту дурацкую авантюру согласился только потому, что мне надоела твоя уступчивость.

Я опускаю взгляд, потому что понимаю его слишком хорошо. Дружба из чувства долга едва ли лучше любви из-за жалости.

— Я не предъявляю счет, ясно? — повторяет он, настойчиво ожидая ответа, и вместо того, чтобы пускаться в ненужные оправдания, я молча киваю.

— Да.

В его ответном взгляде что-то меняется, острые углы смягчаются, и голос, прежде грубый и шершавый, превращается в заискивающе дразнящий: — Тебе все равно его не оплатить.

Вдохнув поглубже воздух в легкие, я чувствую, как нежность к этому идиоту разливается внутри, словно патока, и растягиваюсь в широкой улыбке, понимая, как на самом деле по нему скучала. Невероятно.

Ник протягивает руку, предлагая мир или дружбу, как будто мы знакомы всего пару минут. Как будто нас отбросило обратно в снежный декабрь, где все было запутано, но одновременно так просто и понятно. Была я и был он. И что-то неуловимое между нами, что снова возвращается, смывая недомолвки старых обид.

Хочется рассмеяться от всей души. Хочется отвесить за все «хорошее» подзатыльник. Хочется схватить его за рубашку, сминая ткань, и прижаться губами к его приоткрытым губам. Чтобы отпустило наконец нас обоих. Но все, что я делаю, — надеваю на лицо позабытую усмешку и по пути к лестнице бросаю: — Это мы еще посмотрим.

Ник не успевает ничего ответить, да и чувствую, ему все равно больше нечего сказать, но последнее, что я вижу, покидая чердак, — его широкую улыбку.

Этой ночью мне едва удается заснуть. Я вроде не сплю, лежу в полудреме, слышу скрип досок под ботинками дежурного, завывание ветра и потрескивание стекол — еще вчера передавали предупреждение об урагане, но мне точно снится сон.

Я бы запросто могла спутать его с реальностью, потому что все, чем я занимаюсь там, — разгребаю мусор и слоняюсь без дела по развалинам. Но в этот раз все иначе.

Разбирая сваленный в углу театральный реквизит и одежду, большинство из которой превратилась в тряпки и отправится в печь, я замечаю среди вешалок серый чехол на замке. — Это платье, — шепчу я, едва открыв металлическую молнию. Того же цвета, что и военная форма парней, но с открытыми плечами и корсетом, завязки на котором тут же притягивают взгляд. Не могу удержаться, чтобы не погладить, пропустить прохладный шелк сквозь пальцы.

Стыдно признаться, но мне хочется его надеть, и без зазрения совести я делаю это. Именно тут и понимаю, что всё это не по-настоящему. Ведь платьям в казарме не место. Красота — первая жертва, принесенная во имя выживания.

Я скидываю штаны из грубой ткани, стягиваю колючий свитер и касаюсь накрахмаленного кружева. Легкая ткань опутывает воздушным коконом, словно прохладные объятья, и от удовольствия я закрываю глаза.

— Ви, мне нужна твоя помощь.

Я вздрагиваю.

Ник замирает у входа, оглядывая меня с головы до ног. В его руках походная аптечка, и выглядит он ровно также, как в первый день нашей встречи в поезде. Мне нравится.

И тут я понимаю, насколько странно выгляжу в этом театральном костюме.

— Здесь холодно, — говорю я сиплым голосом, внутренне вспыхивая от того, давно ли он тут стоит и много ли видел, но прежде чем успеваю задать вопрос, парень качает головой: «Я не видел ничего».

И добавляет уже вслух: — Помоги с перевязкой.

Мы одни в пустой комнате. Сжав ткань ворота в кулак, Ник стаскивает джемпер, наклоняется, чтобы сложить одежду, и я понимаю, что застыла, разглядывая ожившие движения черных ветвей на его спине.