— Ты о чем?

— Ну, я все слышал.

— Что слышал?

— Ты знаешь этого капитана?

— Не больше твоего.

— Значит, знаешь. Я-то его знаю. Ладно, — тихонько сказал Гаво, — что сказано, то сказано.

Симон ничего не ответил — только тяжело вздохнул.

* * *

Как ни устал Симон, но, вернувшись домой, уснуть не смог.

Всю оставшуюся ночь он провел в несказанной тревоге. Двадцать раз он выходил из дома и поднимался на холмик, с которого было видно далеко вдоль берега.

Куда отправились черные грешники?

Загадка!

Наконец часов около трех Симону показалось, что в ночи рассвело и небосвод окрасился багровыми отсветами. Паромщик опять взобрался на холм.

И тогда он увидел вдали языки пламени и клубы дыма, которые, казалось, заволокли всю деревню Сен-Поль-ле-Дюранс и зловеще поднимались ввысь на горизонте.

Потом, через четверть часа, он увидел, как со скалы на скалу, по крутым тропкам, спускавшимся с горы к речному берегу, скачет и карабкается будто бы стадо коз: то черные братья возвращались со своей страшной вылазки и спешили к парому Мирабо.

Симон, весь дрожа, вернулся в дом. Он подошел к нему одновременно с людьми в капюшонах.

Капитан, с пистолетом в руке, отрывисто приказал:

— Перевози!

Голос теперь казался измененным — звучал не так, как всегда.

Капитан подошел ближе и сказал:

— У тебя бывает длинный язык… Берегись, Симон!

Растерянный паромщик кивнул: ни слова, мол, не скажу… А сам печально подумал: "Прав был Стрелец… А ведь еще сегодня утром я голову отдал бы на отсечение, что Венаски — добрые люди!"

XII

— Вот и настали дурные дни! — воскликнул старик Жером, ставя ружье в угол к очагу.

Старик Жером был егерем в замке Монбрен. В восемь часов вечера он вошел в кухню, промокший до нитки — вода с него так и лилась.

Слуги замка сидели у огня под огромным каминным навесом.

Все были молчаливы и печальны.

Там были кухарка Нанетта, служанка Марион, Антуан — лакей господина Жана де Монбрена, и "Красавчик" — конюх, что ловко седлал кобылку медемуазель Жанны, а если надо, ехал за ней следом.

Погода была жуткой.

Ветер дул, как бешеный, дождь яростно хлестал в окна, буря так завывала в каминной трубе, что временами казалось: весь замок дрожит на старом фундаменте, качается и вот-вот рухнет. Иногда молния разрывала тьму, освещая бледным отблеском башенки замка, и снова наступала полная ужаса тьма.

Жером отряхивал мокрую блузу и все твердил:

— Дурные, дурные дни настали…

Красавчик — парень остроумный — повернулся в его сторону и сказал:

— Чему ж удивляться, дядя Жером: после Всех Святых, говорят, черт за сковородку берется.

— Пойди переоденься, Жером, бедненький, — сказала Нанетта. — Ишь, на тебе нитки сухой нет.

Жером покачал головой:

— Нет, я не про погоду, — сказал он. — Погода что: нынче дождик, завтра ветер, послезавтра солнце светит. Не то я называю дурными днями.

Жером был высокий, еще крепкий старик, бывший солдат, прямой, как жердь. Переодеваться он не пошел, а взял стул, сел на него верхом и подставил спину огню.

— И в самом деле, — сказала старая служанка Марион. — Я ли в жизни всего не повидала — уже семьдесят второй год пошел, — а не думала, что господин Жан с господином Жозефом могут рассориться.

Жером сердито дернул длинный ус и пробормотал про себя что-то неразборчивое.

— Бедная мамзель Марта — уж как она плакала сегодня, когда уезжала!

— И господин Жозеф тоже плакал, — сказал Красавчик, — а вот господин Жан нет.

— А я, — сказала Нанетта, — все равно не могу поверить, что все это правда.

— Да нет, девочка моя, — ответила старая служанка, — все-таки правда. Господин Жозеф с дочкой уехали из замка и поехали на зиму в Экс, а с господином Жаном они разругались, а у господина Жана, сами знаете, характер еще тот, если ему кто слово поперек скажет…

— Да что же у них такое случилось? — спросил Красавчик.

— А этого никто толком не знает.

— Я-то знаю, — сказал Жером, — только знать буду про себя. А теперь я вам, ребята, хороший совет дам.

Все посмотрели на старого егеря.

— Я господина Жана хорошо знаю, — повторил Жером. — Он от малой искорки пожаром вспыхивает. Станете ему напоминать о брате и о барышне — он только пуще будет гневаться.

— Ни словечка ему про них не скажем, — ответила Марион.

— А нужно так, — продолжал егерь, — как будто вы про обоих в жизни не слыхали. Тогда настанет время, гнев его пройдет, господин Жан сам поедет в Экс, и все будет хорошо.