Умэй почти перестала следить за представлением, как вдруг на сцену ступила одетая в простое зеленое ханьфу девушка. Она была выше, чем положено быть женщине, широковата в плечах. Под толстым слоем грима было не разглядеть ее черт, но Умэй точно могла сказать, что, хоть лицо ее любой назвал бы красивым, оно лишено девичьей тонкости. Актриса грациозным взмахом кисти распахнула веер и замерла. Движения ее были столь элегантными и утонченными, что зрители притихли. Взгляд ее прошелся по залу, зацепился за что-то, и губы тронула загадочная полуулыбка. Полилась мелодия цитры, ей вторили флейта и гуцинь. Девушка на сцене сделала первый шаг. Еще никогда Умэй не видела настолько прекрасного танца. Рукава порхали, как крылья бабочки, веер взлетал и послушно возвращался в руку, раскрывался и вновь сворачивался. Девушка замирала, подобно неподвижной скале, и неожиданно вновь начинала двигаться – то плавно, как маленькие волны, то вдруг резко и стремительно, как рубящий взмах меча. Не она танцевала под музыку, а цитра подыгрывала ей, следуя за каждым выверенным шагом, поворотом головы, взмахом рук, изгибом спины. Умэй завороженно следила за ее движениями, думая, что такое сокровище могло забыть здесь. Этой девушке место на главной сцене Юньнаня, где ее талант могут лицезреть первые люди провинции. Ее не стыдно было бы показать и на императорском пире!

Музыка стихла. Девушка замерла. Затем выпрямилась, поклонилась зрителям и удалилась за кулисы под шквал аплодисментов. Дальнейшие выступления показались Умэй еще более убогими, что были до этого.

Сразу после конца представления Умэй отправила Чжан Юна и Сяо Сяо к лавочкам за сладостями. Сама она планировала пробраться за кулисы и выразить талантливой актрисе свое восхищение. Сяо Сяо попыталась остановить ее, но Чжан Юн придержал служанку:

– Пусть идет. Сегодня пусть делает, что хочет.

Как и ожидалось, гримерные актеров совсем не охранялись. Умэй, несколько сконфуженная тем, какие неприличные вещи совершает, постучалась. Никто не ответил, и она осторожно отодвинула дверь в сторону. К ее счастью, гримерная пустовала: за исключением поразившей зал девушки, никого внутри не было. Умэй решительно вошла.

– Госпожа, – начала она, – простите мне эту вольность. Но я не могла не выразить вам свой восторг. Вашему таланту действительно сложно найти равный.

Умэй едва не свалилась прямо на брошенный у стены реквизит, когда девушка вдруг обернулась и заговорила с ней мужским голосом:

– Правда? Госпожа Шань действительно так считает? Тогда я счастлив!

Умэй сгорала от стыда при мысли, что она тайком пробралась в гримерную к мужчине, но ведь этот самый мужчина сейчас стоял перед ней в женском платье и не до конца стертым с лица гримом! Только воспитанное в ней с детства умение держать лицо позволило Умэй вернуть себе самообладание и спокойно ответить:

– Мы знакомы?

Юноша вздохнул так, будто был оскорблен до глубины души:

– Как же так! Я узнал тебя сразу, как только увидел среди зрителей, а ты даже сейчас… как ты можешь быть после этого моей невесткой?

Это окончательно выбило пол из-под ног Умэй.

– Кай… Младший господин Ли?!

Ли Кайсинь 27 , младший ребенок четы Ли, окунул полотенце в небольшой деревянный таз, выжал и стер с лица остатки грима. Он не мог похвастаться высоким ростом и широким размахом плеч. Худощавый, он был ростом едва ли выше Умэй. Черты лица его были мягкими, лишенными остроты и резкости. Ли Кайсинь остался таким же, каким Умэй запомнила его – теплым южным мальчиком, выращенным в любви и заботе среди сливовых рощ и не ведавшим холода родительского отчуждения.

– Господин Ли, почему вы здесь? – спросила Умэй.

– Эй, почему ты обращаешься ко мне так официально? Разве мы не прятались вместе от моего брата в сливовой роще и не ловили рыбок в пруду у Дворца?

– Мы уже давно не дети. Иное обращение теперь неуместно.

Кайсинь вздохнул почти обреченно, но с лица его не сходила простодушная улыбка.

– Я давно мечтаю стать актером. Не могу пойти в более приличное место – если кто-то узнает меня и расскажет брату, он ноги мне переломает. А здесь мне заявили, что мужчин у них хватает. Вот если бы девушка пришла – приняли бы с радостью. Ну и что мне оставалось?

– Вернуться во Дворец и усердно выполнять сыновий долг.

Кайсинь не ответил, лишь шире улыбнулся. Но весь его вид выражал уверенность, что сын он самый что ни на есть лучший, и долг свой выполняет, как надо. Ни отчитывать, ни уговаривать его вернуться в усадьбу Умэй не собиралась. Она распахнула дверь, когда с улицы донесся вопль ужаса.

Мгновенно оказавшись снаружи, она огляделась. Оглушительно крича и расталкивая друг друга, люди неслись прочь от лавки с тканями. Недолго думая, Умэй направилась туда. Боковым зрением она улавливала зеленые всполохи слева. Кайсинь следовал за ней. Вышел на люди в женском облачении. Что за бесстыдник!

Когда масса людей схлынула, Умэй увидела трупно-синеватые тела цзянши 28 . На их лбах шелестели бумажные талисманы с таинственными письменами. С невнятным мычанием цзянши бросались на тех, кто не смог протолкнуться сквозь обезумевшую толпу и сбежать. Передвигаясь скачками из-за одеревеневших конечностей, они выпивали из людей ци 29 . Всего Умэй насчитала семь цзянши и троих людей с выпитым ци, чьи тела были брошены у порога ткацкой лавки. Где-то поблизости должны были быть Сяо Сяо и Чжан Юн, но за них Умэй не волновалась. Ее соученик сможет позаботиться о служанке.