Похожее чувство свободы уже было у него однажды, когда он вышел на улицу после защиты диссертации много лет назад. Но, если тогда он ощущал себя в некоторой нулевой точке, из которой мог выбрать направление движения, то сейчас ноль был абсолютным. Если свобода – это чувство возможностей, которые открывают различные пути, из которых можно выбрать наиболее привлекательный, то сейчас ему казалось, что выбирает он не свой путь, а направление, в которое лучше сдвинуть весь этот мир вокруг, оставаясь самому неподвижным. Существует ли свобода? Его, Даниеля свобода в форме иной, нежели чувства? Как выглядит та модель, та часть его реальности, которая называется свободой? Если представить собственный запас времени жизни в виде пространства, сколь угодно большого, но всё же конечного, ограниченного со всех сторон, то свобода – это пустота внутри него. И ценит свободу тот, кому есть, чем её заполнить. А кому нечем, тот отдаёт свою свободу в пользование, как сдают лишние комнаты в обмен на плату. Незаполненное пространство ноет, тревожит. Иногда его заполняют всяким хламом, лишь бы не оставлять пустым. Способный распорядиться свободой заполняет пространство с выгодой для себя. Свободный жених ищет подходящую невесту, чтобы перестать быть свободным. После реализации свобода исчезает, пространство заполнено, человек больше не свободен. Каждый выбирает себе рамки, строит себе такую тюрьму, в которой ему, как он надеется, будет хорошо. Но рано или поздно в ней становится тесно, а инерция, тяжесть выстроенных прежде рамок и выставленных, пусть и добровольно, ограничений сопротивляются переменам. Можно их разрушить и начать заполнять пространство заново, при этом неизбежно, скорее всего, будет разрушено то, что ещё не потеряло ценность, но слишком плотно вписалось в старую планировку. И следующий вариант заполнения пустоты ждёт со временем та же участь.

Можно внушить себе, что теснота и неудобства – это плата за то, что тебе даёт то, чем пространство заполнено. Надоела работа? Ну, что ж? Не считать же годы учёбы ради неё выброшенными зря. Зато за неё платят деньги. Надоела страна своими налогами, бюрократией или ещё чем? Так сменить её может быть себе дороже, а другая так же может испортиться со временем. И начинаются мечты о свободе.

Но раз ценность не в самой свободе, а в гибкости и эффективности, с которыми можно ею распоряжаться, то выход в гибких стенах и раздвижных панелях, в возможности адаптировать пространство всякий раз, когда это необходимо.

Даниель щёлкнул пальцами, содрогнулся, потому что за размышлениями не заметил, как похолодало, и вернулся к себе в каюту.

День за днём Даниель болтался по платформе и забрасывал Амира прошениями предоставить ему возможность приобрести технику для работы и внешнюю связь. По способности доставлять страдания Даниель, пожалуй, поставил бы безделье – эту ноющую свободу, не заполненную ничем – на второе место, сразу после мучительной неопределённости заточения. Или это была невозможность переработать возникающие идеи в нечто отчуждаемое, вроде заметок или моделей, которые можно разложить перед собой, освободив пространство для размышлений, закупоренное до ноющих внутренностей.

Поскольку на все прошения ему приходил стандартный автоответ, Даниель пытался караулить Амира в столовой, в переходах, на лестнице и у лифта, прочёсывал палубы в местах, где у него был доступ, но Амир сделался совершенно неуловим. Донга тоже не было видно.

На его вопрос, находится ли Амир всё ещё на платформе, если его нигде не видно, Марина похлопала глазами и ответила: «Конечно!» К тому же намекнула, что у Амира есть собственный способ перемещения по платформе. Даниель решил, что либо Марина вслед за Амиром склонна к мистификациям, либо это был один и её вежливых способов сказать «отвали, не твоё дело».

Кого было в избытке, так это Яники. Особенно в то время, когда Стивен пил, а потому не выходил в море, а Иван работал где-то на территории дата центра. В такие дни она якобы случайно попадалась ему на пути. То шла навстречу по коридору, то подсаживалась поближе в столовой, то поднималась помочь Ким с урожаем на верхнюю палубу, стараясь, чтобы этот факт не остался не замечен Даниелем, разглядывающим стейленды и океан.

Однажды, заслышав её смех и «ну, конечно», сказанное громче, чем необходимо, чтобы стоящая рядом с ней Ким её услышала, Даниель повернулся и молча, улыбаясь уставился на неё, пока она не подошла. Она облокотилась на ограждение, оттопырив зад, и глянула на Даниеля из-под свисающей пряди.

– Ну, рассказывай, – вздохнул Даниель.

– Скучно тут.

– Согласен. Тоска смертная. Как ты здесь оказалась?

– Зашла узнать, не надо ли что-нибудь отнести на кухню.

– Алиби железное. Я про царство Амира.

– Разве Ким тебе ещё не разболтала? Мы общались со Стивом раньше, а после аварии, когда его списали со всех счетов, двинула сюда за ним. Изгнание, романтика, всё такое. У него никого, у меня тоже – идеальная парочка.

– Но ты же с Иваном сейчас?

– Со Стивом всё стухло со временем. Он стал угрюмый, пить не бросил, а тут выяснилось, что меня тянет к необычным умникам. Амир нас с Иваном поженил. Иван уже тогда ничего не видел, и знает, как я выгляжу, только наощупь.

– Наверное неплохо зарабатывает?

– Да. Деньги. На что их только тут тратить? Тут же всё делается через Амира.

– Или не делается, – буркнул Даниель.

– Он не плохой, но иногда напоминает мультяшного короля лемуров, такой же самодур. А могли бы жить не хуже, чем они там, – Яника кивнула в сторону Хайва, на который в этот момент садился транспортный дрон. – Так что, утоляем тоску по мере собственных сил. И если у нас получится помочь друг другу, это откроет нам дополнительную отдушину, которых здесь так мало. Что думаешь?

– Думаю, что, возможно, ты могла бы мне помочь.

– Тогда спустимся к тебе?

– Ты могла бы узнать у Ивана, нет ли у них для меня работы или хотя бы лишней рабочей станции во временное пользование. Правда, не знаю, что смогу предложить тебе за это взамен.

У Яники отвисла челюсть и округлились глаза.

– Всё ты знаешь. Только ведёшь себя так, будто меня боишься. Я тебе не нравлюсь?

– Дело не в тебе. Просто я однолюб.

– Да что вы все, сговорились что ли? Один свою чокнутую забыть не может, при том, что от неё и сбежал. Ты вот тоже. А теперь, небось, считаешь меня шлюхой.