— Как бездушная стерва, — приходит мне на помощь Давид.

Я сжимаю кулаки.

— Я до ночи проторчал в воде, Василиса, — говорит уже серьезно. — А если бы я умер от переохлаждения?

— А почему не вышел? Поразил бы всех. Ты же считаешь, что там у тебя то, от чего я должна просто в лужицу превратиться. Может, и на других бы сработало?

— Ты либо мастерски издеваешься, — Давид опять пытается приподняться, — либо и правда дурочка?

И только я пытаюсь возразить, но он продолжает уже жестче:

— Ты правда хотела бы, чтобы меня в тюрьму посадили? Тебе бы легче от этого стало? Правду скажи, Василиса. Я устал от твоих закидонов вот этих.

— Почему в тюрьму? — недоумеваю я, но спрашиваю несмело. Что-то в его голосе заставляет меня усомниться в правильности своих действий.

— Потому что это не та страна, где можно пробежаться по пляжу без трусов без последствий. Срок реальный за это.

— Ой, — я закрываю рот рукой.

— Вот тебе и «ой», — Давид опять ложится и закрывает глаза.

— Это ты все время в воде там сидел?

— Да, — открывает глаза, чтобы ответить, и снова зажмуривается.

— Ну… я не знала… Давид. Правда…

Давид начинает кашлять. Я не могу спокойно смотреть на это. Засовываю подальше все обиды и начинаю гладить его по волосам. Мама всегда так делала, когда я болела. Это успокаивает.

Давид вдруг берет мою руку и удерживает на своих волосах. Так и лежит, закрыв глаза. Подозрительно долго молчит.

— Давид, — зову тихонько. — Все в порядке?

— Ляг со мной, — неожиданно просит он и чуть двигается, ложась на бок.

Я какое-то время сомневаюсь, ищу подвох в его просьбе. Но Давид так смотрит на меня. Ему же и правда плохо. И чувство вины у него отлично получается мне привить.

Несмело сажусь на диван. Рука Давида тут же оказывается на моем плече и слегка надавливает. И я ложусь к нему спиной.

Он обнимает меня за талию и прижимает к себе.

Мне кажется, я теперь тоже горю. А еще его горячее дыхание обжигает мне шею.

— Василиса-Василиса, — бормочет Давид. — Когда ты уже вырастешь? Сколько мне еще ждать?

Я молчу. Просто слушаю его бормотание, которое становится все тише и тише.

— Мне так сложно с тобой. Но и без тебя не могу. Не могу без тебя, Василиса. Я никогда раньше не говорил таких слов. Никому.

Потом поток слов становится бессвязным. Я различаю лишь отдельные звуки, слова. Но понять не могу.

А потом в шею мне начинают мерно дышать. Давид, наконец, засыпает.

Я пытаюсь встать и приподнимаю его руку со своей талии, но он что-то бурчит невнятное и усиливает захват. Стискивает так, что становится трудно дышать.

Несмотря на болезнь, все равно силы в нем еще есть.

И я, поняв, что уйти не получится, пытаюсь расслабиться и тоже заснуть. Но постоянно прислушиваюсь то к громкому сопению, то к кашлю Давида. В такие моменты он опять что-то бормочет. В бреду, похоже. Поэтому я не особо придаю значения его словам.

Наконец, тоже засыпаю, положив свою руку на его у себя на талии.

Просыпаюсь утром на диване одна. Не сразу вспоминаю события прошлой ночи. Потом меня как озаряет: блин! Давиду же плохо было!

Продираю глаза и вскакиваю на кровати. Оглядываюсь — Давида нигде нет.

Ой. А вдруг ему совсем плохо стало?

Выхожу из комнаты в поисках Давида с разу же слышу музыку. Иду на нее.

В одной из комнат и нахожу Давида — без майки в одних шортах он отжимается. С каждым движением мышцы напрягаются и рельефно выступают.

Красивое тело — не поспоришь.

Заглядываюсь и тут Давид делает последнее отжимание и бодренько так вскакивает на ноги. Замечает меня и, улыбаясь, подмигивает.

— Давид… — взволнованно говорю я. — Ты же болеешь. Доктор сказал покой тебе нужен.

— Ты мне не даешь этого покоя, зайка, — уже серьезнее говорит Давид.

Берет полотенце и обтирает грудь.

— Я здоровый мужик и у меня по утрам стоит, — Господи, Давид так серьезно произносит это, как будто речь идет как минимум о новом законе физики.

— А я думала, что ты заболел, — немного разочарованно тяну я.

— У меня горло болит, но не член, Василиса, — усмехается он.

Я демонстративно закатываю глаза и ухожу.