Слишком много крови.

Я не люблю кровь. Она тяжело отстирывается, ее сложно убрать из помещения.

Нужно найти другой способ, как лишать человека голоса.

Но не чувств.

– Сладострастие, Господин Стоун, является одним из семи грехов. Сегодня мы лишим Вас инструмента одного греха. И жизни.

Я вижу, как он начал дергаться и зажмуривать глаза, будто надеясь, что из моих узлов можно выбраться. Я постарался. Я знал, что он будет против нашего небольшого представления.

– Господин Стоун, а Вы знали, что, исходя из мифов, усопшему клали на глаза монеты, чтобы он смог заплатить паромщику Харону, который переправлял его в Царство мертвых через реку Стикс?

Его серые глаза замирают, изучая меня. Будто стараясь запомнить. Но зачем? Он не выйдет отсюда живым. Я подхожу ближе, немного наклоняясь перед его лицом. Он ужасно воняет. Страхом вперемешку с потом. Я предпочитаю чистый запах. Без ненужных примесей.

Страх.

Я втягиваю аромат и опять ощущаю приятный жар возбуждения, но пот…портит все наслаждение. А его глазки смотрят и будто уговаривают меня перестать.

Но я же даже не начал.

Кровь струйкой вытекает из-под его тонких обветренных губ, я вижу почти отвалившиеся куски кожи. Я не терплю такого отношения к своему телу. На секунду мне стало отвратительно.

– Я думал, Вы более щепетильны к себе, господин Стоун. Я огорчен.

Он будто не понимает, а в его глазах отчаянье. Мне это нравится. Его голова четко зафиксирована, он не может повернуть ее или излишне дёрнуть. Я сжимаю скальпель сильнее.

Мой любимый момент.

– А Вы знаете, что нельзя положить монеты, если глаза открыты?

Кажется, он догадался, мне это нравится, жаль, что от него так смердит.

Он скулит, пытается выбраться. Тщетно.

Я оттягиваю веко, и его мычание заставляет меня поморщиться. Слишком шумно. Скальпель отрезает веко, будто проваливаясь в растопленное масло, делая тончайший разрез. Я научился не повреждать глаз. Теперь он будет видеть все. Я аккуратно кладу веко на волосатую грудь мужчины и оттягиваю второе. Медленно, миллиметр за миллиметром, я отделяю плоть от тела, не обращая внимания на то, как он дергается, а из его рта все так же льется красная пена. Вот оно, опять возбуждение.

Сладострастие – и мой грех тоже. Один из моих любимых грехов.

Я кладу второе веко и любуюсь картиной. Идеально, если бы не кровь заливающая лицо и хрипы.

– Придержите коней, господин Стоун. Мы только начали.

Я обхожу его тело и подхожу туда, откуда начал. Мне даже становится немного грустно: сморщенный член больше не возбужден. А я надеялся узнать, каково это – отрезать эрекцию у самого основания. Он умрет в любом случае: или от потери крови, или от болевого шока. Мне все равно как, главное – от моей руки.

– Шесть девушек, мистер Стоун. Шестерым Вы сделали «операцию по-живому», Вы вырезали им половые органы, и я, признаться, так и не понял Ваш мотив. Хоть они и были все на одно лицо. Рыжие. У Вас любопытный вкус. Но я его и не поддерживаю. Я предпочитаю блондинок. А Вы знали, – я добираюсь к основанию члена скальпелем и чувствую, как тело дрожит; пока он в агонии, я наслаждаюсь, – Вы знали, что третья жертва, – я надавливаю, совсем немного пуская кровь, которая сразу теряется в густой растительности. Я все еще огорчен его пренебрежением к себе. Его ухоженные ногти, идеальные манеры и выглаженные сорочки. Но тело, те участки, которые сокрыты, ужасны, обкусанные губы только чего стоят. – Третья жертва, Мелисса Майер, была девственницей, – а этот ублюдок мотает головой, будто не знает. – Ты знал. Ее единственную ты изнасиловал в начале. И ее единственную ты попробовал везде, я уверен, ты наслаждался ее криками и тем, как она вырывалась.

Мне становится скучно. Ожидание, охота, подготовка – они более завораживающие, чем последние минуты. Сейчас лишь рутина. Левая рука натягивает сморщенный член, и знаю, что он приготовился к худшему.

Но будет в тысячу раз хуже.

Я начинаю медленно отделять плоть от основания, лицезря потоки алой крови, когда я добираюсь до артерии. Я готов. Струя крови врезается в защитный экран на лице, но я даже бровью не повел. Я не обращаю внимания на то, как трясутся конечности Стоуна.

Агония.

Я, признаться, удивлен его выносливости. Я планировал, что он перестанет дышать еще до артерии, но вот, окровавленный кусок сморщенной кожи теперь лежит на груди рядом с веками.

– Ну, раз ты такой живучий, перейдем к мошонке.

Мне определенно стоит поторопиться: через три часа у меня лекция в университете, а сегодня у меня будет новая практикантка, София. Я видел ее много раз спускающейся по лестнице или зарывшуюся по уши в книги в библиотеке. Она всегда невинно отводила глаза, но в них я видел то, что видел в своих – тьму.